Ян Гус. Его жизнь и реформаторская деятельность
Шрифт:
В течение нескольких лет гуситское движение сделало такие успехи, что приверженцы и противники Гуса появились за пределами Чешского королевства. В 1413 году в Вене уже были гуситы: учение Гуса занесли сюда приезжие из Праги чешские студенты. Даже во Франции Гус пользовался значительной известностью, и Парижский университет, где заседали светила тогдашнего философского “номинализма”, взволновался при известии, что в Праге одерживают верх учения, слывшие, по мнению парижских докторов, неизбежным логическим последствием философской ереси, то есть реализма. Профессора Сорбонны сочли своим долгом написать послание пражскому архиепископу Конраду, советуя ему принять меры против распространения лжеучений. Знаменитый Жерсон прислал архиепископу несколько выдержек из книги Гуса “О церкви” с кратким опровержением учения Гуса. С другой стороны, гуситизм стал сильно распространяться в Польше, и слухи о нем проникли до пределов Московской
В то время титул Римского императора принадлежал уже венгерскому королю или, точнее, мужу венгерской королевы Марии, брату короля Вацлава, Сигизмунду.
С 1413 года и до самой смерти Гуса Сигизмунд стоял во главе его противников. Необходимо сказать несколько слов о личности этого монарха, владения которого номинально простирались от Балканских гор до Балтийского моря и от Карпат до Рейна.
Сигизмунд был человек по-тогдашнему образованный: он знал латинский, французский, немецкий и венгерский языки, был весьма любезен не только с дамами, за которыми ухаживал более, чем следовало, но и с простыми бюргерами и купцами, у которых бывал на похоронах и на крестинах. Но главной чертой характера Сигизмунда было его необычайное желание прославиться. Он любил грандиозные проекты, ему нравилось все великолепное. Насколько его брат Вацлав был апатичен, настолько Сигизмунд хватался за всякую новинку, доставляющую случай его имени прогреметь на весь мир. Блистательное коронационное путешествие в Аахен окончилось скандалом: ни один курфюрст не приехал. С тех пор Сигизмунд искал случая возместить себе моральный ущерб, нанесенный этим провалом. Он вздумал удивить все человечество и затеял небывалый по великолепию вселенский собор с целью окончательно прекратить церковный раскол. Обстоятельства сложились благоприятно для Сигизмунда. Неаполитанский король Владислав захватил Рим и выгнал папу Иоанна XXIII, который бежал в Болонью и отдался под покровительство Сигизмунда. Последний потребовал от папы созвания собора. Иоанн XXIII, боясь, что на соборе обнаружатся его собственные плутни и распутство, медлил и, чтобы сохранить вид достоинства, требовал созвания собора в городе, не подчиненном императору. Но Сигизмунд настаивал на своем и заставил папу объявить, что собор откроется в Констанце (Костнице) первого ноября 1414 года.
Перед открытием собора папа имел свидание с императором и, между прочим, жаловался ему на бездеятельность его брата, чешского короля Вацлава, говоря, что Действия короля способствуют умножению ереси. Сигизмунду тотчас же пришла блистательная мысль – вызвать Гуса в Констанц. Он послал двух чешских дворян к Гусу с объявлением, что, если Гус добровольно явится на собор, ему будет дана полная возможность высказаться, и даже если он, Гус, не подчинится решению собора, император обещал отослать его домой без всяких препятствий.
На первых порах Гус даже обрадовался этому приглашению. Странная мысль явилась в его уме. Гус не был честолюбив и самонадеян, но глубоко верил в свою правоту, и ему казалось, что, явившись на собор, он не только оправдает себя от ложных обвинений, но и доставит полное торжество правде, убедит в правоте своих идей не только мирян, но даже многих из прелатов. Гус смотрел на свое путешествие прежде всего как на удобный предлог торжественного заявления своих убеждений перед представителями всего христианского мира.
Некоторые из друзей Гуса смотрели на будущее менее доверчиво и говорили ему: “Не верь императору; он выдаст тебя твоим врагам”. Даже один из дворян, посланных императором к Гусу, передавая обещания Сигизмунда, сказал по секрету Гусу, чтобы он остерегался и не всему верил. Слова эти возбудили у Гуса некоторые сомнения, но он недолго колебался.
– Что же, – говорил он, – я не скрываю себя от опасностей; если надо, я готов даже умереть.
Бесспорно, однако, что Гус надеялся на возможность “увлечь за собою весь собор и заставить всех защищать и исповедовать истину” (слова Аугсбургской немецкой хроники).
Приготовляясь к отъезду, Гус хотел заранее испытать свои силы. Как только пражский архиепископ созвал новый провинциальный синод, Гус приехал в Прагу и велел распространить объявления на трех языках: латинском, чешском и немецком, в которых было сказано, что он, Гус, готов дать отчет о своей вере перед всем чешским духовенством. Гус предлагал всякому, кто пожелал бы обличить его в ереси, явиться на диспут.
Само собою разумеется, что архиепископ не дозволил Гусу явиться на заседание синода. Когда Гус с несколькими друзьями прибыл к архиепископскому дворцу, вышел маршал и сказал весьма грубо, что высокопочтенные пастыри обсуждают теперь королевское предложение и что нельзя впустить всякого желающего помешать им в таком важном деле.
Получив отказ, Гус написал новое воззвание, на этот раз только по-чешски, которое было вывешено у самых ворот королевского дворца. Гус апеллировал к королю и ко всему чешскому народу, заявляя, что ему не дали оправдаться, и предлагая обвинителям явиться на Констанцский собор. Гус не знал, что его враги явятся туда даже без всякого вызова с его стороны.
Вскоре после этого в пользу Гуса неожиданно высказался папский земский инквизитор, викарный епископ Николай Назаретский. В присутствии нескольких чешских дворян он заявил, что считает Гуса превосходным католиком, и даже подтвердил свои слова письменным заявлением. В то же время в монастыре св. Иакова, на собрании светских и духовных феодалов, было прочитано письмо Гуса, который просил сделать архиепископу формальный запрос, считает ли он его виновным в какой-либо ереси? Если нет, пусть письменно удостоверит в противном. Гус имел в числе феодалов многих приверженцев, настоявших, чтобы его письму был дан ход. Архиепископу действительно сделали запрос. Не имея прямых улик против Гуса, архиепископ Конрад хотя и не дал письменного заявления, но на словах высказал, что никакой ереси за Гусом он не знает и что Гусу надо только очистить себя в глазах папы. Эти слова архиепископа были записаны, и трое чешских дворян приложили свои печати к документу, который был послан императору Сигизмунду с просьбою оказать Гусу свою “мощную защиту”.
Все это могло только усилить решимость Гуса отправиться на собор, и он написал императору письмо, в котором благодарил за оказанное ему до сих пор “покровительство” и просил содействия Сигизмунда лишь в том смысле, чтобы ему была предоставлена возможность защищать свои убеждения перед собором непременно в публичном заседании. “Я не побоюсь, – писал Гус, – исповедать Христа и, если уж этому должно быть, готов потерпеть даже смерть за истину”. Из Праги Гус опять уехал в Краковец. Здесь он узнал из писем своих пражских друзей, что враги его не теряли времени, они уже сформулировали обвинения и подготовили все следствие; уже были подысканы свидетели, их привели к присяге и записали их показания. Чешское и моравское духовенство, большею частью состоявшее из противников Гуса, устроило даже денежный сбор с целью покрыть расходы уполномоченных, которые должны были ехать в Констанц для обвинения Гуса. Во главе врагов Гуса стал на этот раз не архиепископ, немец Конрад, а чех Ян из Литомышля – железный епископ, как его называют летописцы. К нему присоединились четыре феодала из клерикальной партии. Но всего опаснее для Гуса было присоединение к этому заговору магистра Степана Пальча – одного из друзей-предателей – и еще троих докторов богословия. Нашелся, однако, тайный друг Гуса, передавший ему копию новых обвинительных пунктов, к которым были присоединены все прежние, включая донос, поданный на Гуса римской курии еще в 1412 году одним бессовестным лжецом Михаилом по прозвищу de Causis (он был нечто вроде духовного следователя по делам еретиков). Гус письменно ответил на все пункты обвинителя и считал себя вполне подготовленным к защите. На путевые расходы Гуса была собрана известная сумма его друзьями и почитателями – у него самого хватало денег только на самую скромную жизнь.
Перед отъездом Гус сделал, однако, распоряжения, показывающие, что в глубине души он гораздо мрачнее относился к будущему, чем можно было думать, судя по его публичным заявлениям.
Гус устроил свои дела так, как будто готовился к смерти. Он написал завещание в виде письма к своему любимому ученику Мартыну. Письмо это Гус запечатал и велел вскрыть лишь тогда, когда будут получены вполне достоверные известия о его смерти.
Письмо это написано с такой задушевностью, в нем столько отеческой нежности и заботливости о молодом человеке и в то же время столько искренности и трогательной простоты в исповеди самого Гуса, что писать так могут только исключительные натуры и только в особых обстоятельствах. Гус простился в этом письме со всеми “связанными с ним верою” друзьями, мужчинами и женщинами; он утешает и, как бы угадывая свой ужасный конец, говорит, что смело встретит смерть, если она неизбежна.
Многие из друзей Гуса имели мрачные “предчувствия”. Один из них, башмачник Андрей Поляк, прощаясь с Гусом, сказал: “Кажется мне, что ты не вернешься к нам”. Накануне смерти Гус вспомнил эти дружеские слова.
Император Сигизмунд, желая, чтобы Гус не медлил с приездом, еще во время предварительных переговоров самым формальным образом обещал выдать ему охранную грамоту. Узнав о решении Гуса, Сигизмунд медлил с выдачею грамоты, и Гус, в свою очередь, решился ехать, положившись на одно императорское слово. Обещанную грамоту Гус получил, но лишь по приезде в Констанц. Впрочем, император избрал троих чешских дворян, которым велел сопровождать Гуса. Это были Ян из Хлума, Вацлав из Дуба и Генрих из Хлума: последний приехал к Гусу лишь в конце путешествия.