Янтарная комната
Шрифт:
Ещё двадцать ударов плёткой из вымоченной в молоке кожи обрушились на цесаревича. Рваные раны образовывали кровавое месиво, и теперь, после сорокового удара, цесаревич произнёс то, что хотел услышать Пётр.
— Да! Да! Да! Я хотел отцовской смерти!
Царь оттолкнулся от стены и вышел из пыточной. Цесаревича отвязали, бросили на пол, а потом унесли. Лекарь последовал за ним, чтобы осмотреть раны, предполагая, что допрос на этом не закончится.
Ночью двадцатого июня Вахтер увидел из окна своей спальни свет в Янтарной комнате. Он быстро оделся и побежал в Зимний дворец, куда его пропустили без вопросов. Все уже знали его полномочия.
Царь опять
— Чего тебе? — недовольно произнёс царь. — Убирайся!
— Я увидел свет, ваше величество. Моя обязанность…
— Обязанность! Фёдор Фёдорович, есть обязанности, от которых можно умереть. — Царь закрыл глаза, повернул голову к Вахтеру и снова открыл их. Его взгляд был полон сожалений и страдания. — Что бы ты сделал, если бы сын желал твоей смерти?
— Не знаю, ваше величество. Это было бы печально.
— Но его желание никуда не денется! Значит, прощённый всё равно будет помышлять об убийстве. Друг мой, у царя нет выбора, он должен принять решение. Решить по закону и перед Богом. Уходи! Оставь меня! Я не хочу никого видеть, и тебя тоже.
Вахтер тихо вышел из Янтарной комнаты, сел на скамейку в углу вестибюля и стал ждать. Он знал о страданиях царя, ведь за процессом над цесаревичем наблюдал весь мир.
Почти час просидел Вахтер на скамейке перед дверью Янтарной комнаты, как собака, охраняющая хозяина. Когда, наконец, Пётр I вышел из кабинета, он остановился около Вахтера. Глаза у царя покраснели, как будто он долго плакал, а лицо выражало покорность судьбе.
— Ты всё ещё здесь! — сказал он сурово. Голос был почти беззвучен от скорби и печали.
— Пока кто-нибудь находится в Янтарной комнате, я тоже должен присутствовать поблизости, ваше величество.
— Даже когда я прикажу тебе уйти?!
— Тогда я должен напомнить вашему величеству о моей клятве никогда не оставлять Янтарную комнату.
— Ты удивительный человек, Фёдор Фёдорович. У тебя не страха перед царём! Единственный из отродья, который меня окружает. День за днём я вижу только скулящих собак, только слизняков! Батюшка, говорят они мне, а при этом думают: «Когда ты сдохнешь наконец? Почему он не умирает от всех своих болезней? Почему встаёт с кровати и становится ещё сильнее прежнего?» И цесаревич думал так же, Вахтеровский! Он желал смерти своему отцу. Австрийский кайзер дал ему денег, чтобы он собрал армию и уничтожил меня! Мой единственный сын стал негодяем, предателем, убийцей в душе, разрушителем России. Мой сын, пьяница и бабник, слуга своей монгольской проститутки Ефросиньи, попавший в зависимость от подхалимов… и который хотел стать царём России! Что стало бы тогда с моей прекрасной, богатой, трудолюбивой страной? Фёдор Фёдорович, как бы ты поступил с таким сыном?
— Пощадил бы, ваше величество. Отправил бы в отдалённый монастырь и предал забвению.
— Ты думаешь прямо как царица. — Пётр прислонился к стене, и взгляд его стал неподвижным. — Пощадить! А кто пощадит меня самого? Я не знаю, что делать. Иди к жене, Вахтеровский. Я тоже так поступлю. И не думай, что царь подобен дьяволу…
Тёплым вечером 24 июня 1718 года в последний раз на суд собрались сто двадцать семь сановников со всего государства, они заслушали признания цесаревича и зачитали его показания, которые Алексей под пытками написал собственноручно. Заканчивались они словами: «…ничто бы не остановило
После короткого совещания, во время которого царь неподвижным взглядом сердито смотрел на судей, они единогласно вынесли ожидаемый приговор, без малейшей попытки найти в деле смягчающие обстоятельства. Никто не осмелился возразить царю. Приговор гласил:
«24 июня 1718 года, мы, нижеподписавшиеся министры, сенаторы, общественные деятели, офицеры и гражданские лица, собравшиеся в зале Сената Санкт-Петербурга, после тщательного размышления и вдохновлённые нашей христианской верой в силу святых заповедей Старого и Нового Заветов, Святого Писания Евангелистов и Апостолов, правил и уставов отцов Церкви, в права римских, греческих императоров и других христианских властителей, в силу русского права, единогласно и без возражений решили, что цесаревич Алексей за свою вину и бунт против властителя и отца, в равной степени как сын и как подданный его величества, заслуживает смерти».
С тяжёлым сердцем и слезами на глазах — как об этом говорилось позже — они приговорили цесаревича к смерти за тайный заговор и план отвратительного двойного отцеубийства — отца страны и кровного отца.
При провозглашении приговора цесаревич потерял сознание, его пришлось вынести из зала.
Царю потребовалось почти два дня, чтобы подписать приговор. Он опять закрылся в Янтарной комнате, ходил от стены к стене, прижимался лбом к холодному солнечному камню, молился и стучал себя кулаками в грудь. Смерть от палача или помилование и ссылка монахом в Сибирь, что означало прижизненное погребение? Кто я прежде всего: царь России или отец плохого сына? Какова моя обязанность перед Отечеством, Богом и остальным миром? Кто мне поможет? Мне, всемогущему царю, который теперь один, совсем один — и плачет?
В ночь на 26 июня Вахтер опять стоял в вестибюле около Янтарной комнаты и ждал царя. Он снова увидел свет и полный плохих предчувствий прибежал во дворец. Постучавшись, он не услышал ни ответа, ни окрика. Доносился только топот громких шагов, когда царь беспокойно ходил взад-вперёд, и глухие удары, происхождения которых Вахтер не мог понять. Это царь колотил себя кулаками в грудь.
В четыре часа утра царь открыл дверь и вышел. Выглядел он ужасно: утомлённое лицо, бледный, с дрожащим ртом и неподвижным взглядом. Его снова одолевали судороги, оставив след на лице.
— Ты опять здесь! — произнёс Пётр устало. — Я от тебя никогда не отделаюсь?
— Только если обезглавите меня, ваше величество.
— Возможно, когда-нибудь так и будет. — Царь прислонился к стене. — Чего тебе здесь надо? Я знаю, я знаю… Ты увидел свет. Но ты же знал, кто здесь, и всё же пришёл!
— Меня привела забота, ваше величество.
— Забота о ком? Обо мне или о цесаревиче?
— Об обоих, ваше величество. Только это.
— Если скажешь еще хоть слово, твоя голова уже сегодня слетит с плеч! — закричал царь. — Прочь!
— Будь по вашему, ваше величество. — Вахтер глубоко вздохнул. — Все знают про приговор цесаревичу. Все смотрят на Петербург. Как поступит царь?
— Как он поступит? — Пётр сжал кулаки. — Он одинок. С ним только Бог! Он один на один со своей совестью! Один на один со своим долгом! Никто не может мне ничего посоветовать! Никто не осмелится сказать хоть слово. Я — самый одинокий человек на земле… Мне придется принять решение, которое не примет за меня никто другой, такое ни приходилось делать еще никому. Я царь, Вахтеровский, стоящий голым на сибирском морозе.