Япония, японцы и японоведы
Шрифт:
Во время работы конгресса большая часть делегации была размещена в двухместных гостиничных номерах. Меня поселили в одном номере с Г. Ф. Кимом, что вполне устраивало и его, и меня, ибо уже тогда мы были приятелями. Вместе проводили мы в Дели и часы, свободные от заседаний конгресса. Как-то вечером, чтобы развлечься и вкусить индийскую экзотику, мы покатались даже с полчаса по центральным делийским улицам на извозчичьей пролетке. Веселый возница громко гикал гортанным голосом и хлестал кнутом лошадиный круп. Лошадь на бегу резво махала хвостом, а концы ее хвоста мели пол, касаясь плюшевого сиденья пролетки. По возвращении в наш гостиничный номер и Ким, и я почувствовали зуд под одеждой и вскоре обнаружили причину: оба мы, оказывается, набрались блох от извозчичьей лошади. После душа чесотка прошла, но неприятные воспоминания о ней остались надолго. Впоследствии мы не раз со смехом вспоминали наше опрометчивое катание на индийском лихаче.
Кстати сказать, в Индии ни на конгрессе востоковедов, ни за его стенами мне не встретился ни один индийский японовед, который владел бы японским языком.
Добрые, дружественные отношения сохранились у меня с Кимом и в последующие годы. Это было время, когда мы занимали в институте равные должности: Ким заведовал отделом Кореи, Монголии и Вьетнама, а я - отделом Японии. К тому же мы оба играли более активную, чем многие другие, роль в общественных делах и партийной жизни института: Ким, бывший ранее секретарем парткома, пользовался по-прежнему влиянием и в дирекции, и среди сотрудников института, а я в то время был действующим секретарем парткома. Это общая причастность к партийным делам скрепляла нашу дружбу.
Что нравилось мне в Георгии Федоровиче Киме? Прежде всего - это сочетавшиеся с привязанностью к науке волевые качества. Ведь родился он и провел свое детство в простой трудовой корейской семье, проживавшей в предвоенные годы в одном из сельских районов Казахстана. Трудно было ему пробиваться в науку. Трамплином стала для него комсомольская и партийная работа, давшая ему возможность получить направление в Москву и определиться в аспирантуру нашего института. Я видел в нем самородка, сумевшего без всякой протекции пробиться в науку и найти в ней свое достойное место. Будучи корейцем, он сумел в совершенстве овладеть литературным, интеллигентным русским языком. Это позволило ему в сочетании с родным корейским языком стать поначалу одним из лучших советских специалистов по истории и современным проблемам Кореи. Далее же его приверженность к научной аналитической работе и политическое чутье вывели его на общие проблемы развивающихся стран Азии, что позволило ему в 60-80 годы обрести репутацию одного из ведущих советских знатоков вопросов национально-освободительного движения и общих проблем стран "третьего мира".
Были, конечно, в характере Кима и некоторые специфические особенности: властолюбие, грубоватость и отсутствие должного такта в обращении с подчиненными, болезненное самолюбие и обидчивость, когда кто-либо проявлял бестактность в отношении его самого. Но эти недостатки коллектив института охотно прощал ему, ибо они искупались его внутренней порядочностью и принципиальностью как в контактах с людьми, так и в своих научных взглядах. К тому же это был доброжелательный, жизнерадостный человек. Не случайно в институте его уважали и любили.
Я вспоминаю здесь о Г. Ф. Киме потому, что именно с ним состоялась моя следующая научная командировка. На этот раз осенью 1967 года вдвоем с Кимом мы отправились на месяц в Англию в качестве гостей Центра восточных исследований Лондонского университета (The School of Oriental Studies of London University).
В Лондоне мы встречались с английскими востоковедами, среди которых меня более всего интересовали японоведы. Первые же беседы показали, что английское японоведение далеко отставало в те годы от советского. В университетских центрах японоведы-одиночки работали обычно либо среди лингвистов-знатоков разных восточных языков, либо среди историков и экономистов широкого профиля. В то время, в 1967 году, Япония еще только начинала удивлять западные страны темпами развития своей экономики и техническими достижениями в судостроении, автомобилестроении, электронике и других отраслях производства. Но уже в то время деловые английские круги, встревоженные первыми экономическими успехами японцев, выделили субсидии на создание в Шеффилде научного центра, призванного изучать японскую экономику и политику. Мы побывали в этом центре. Его руководитель молодой и деятельный профессор Р.-М. Коллик проявил большой интерес к японоведению нашей страны и в дальнейшем не раз присылал в Москву материалы с публикациями этого нового научного учреждения. Но масштабы исследований японской экономики в Шеффилде были все-таки ограниченными и не шли ни в какое сравнение с московскими.
Что касается других английских японоведов, то в Лондоне мы с Кимом побывали в гостях у самого известного за пределами Англии знатока Японии профессора Рональда Дора. Книги Дора "Городская жизнь Японии" и другие, посвященные тем социологическим исследованиям, которые провел Дор в японских городах и деревнях, снискали ему как среди японцев, так и среди западных японоведов авторитет и славу лучшего знатока современного быта и социальных проблем Японии. Профессор Дор оказался обаятельным человеком и интересным собеседником. К сожалению, о Японии нам пришлось говорить с ним недолго. Этому помешал Георгий Ким, который то и дело переводил разговор на темы, касавшиеся общих проблем азиатского региона.
Зато длительная дружеская беседа состоялась у меня с самым маститым из британских японоведов-историков профессором Уильямом Бисли - автором капитального труда "История Японии", охватывающей всю японскую историю с древнейших времен до современности. Как выяснилось из бесед, интерес к Японии появился у Бисли в зрелом возрасте, когда он попал в годы войны на Японские острова, будучи военнослужащим британской армии. Его знания японского языка, обретенные скорее самостоятельно, чем на университетской базе, были не очень твердые, но достаточные для того, чтобы вести преподавательскую и научную деятельность. Впечатление крупного знатока японского языка и японской литературы произвел на меня профессор Кембриджского университета О. Нил. Но беседы с названными профессорами показали, что японоведческие исследования в Англии велись разрозненно, а сама Япония оставалась в те годы в сознании английской профессуры страной далекой и экзотической, познание которой было уделом лишь нескольких оригиналов из числа университетских ученых мужей. Только в Шеффилде наблюдался тогда иной, более прагматичный и целеустремленный, подход к изучению японской действительности.
Во время пребывания в Англии, помимо Центра восточных исследований Лондонского университета, мы посетили с Кимом восточные факультеты в Кембриджском и Оксфордском университетах. В Оксфорде целые сутки мы были гостями "Колледжа Святого Антония" - учебного заведения, в котором выпускники английских и западноевропейских университетов вели подготовку к защите докторских диссертаций по проблемам международных отношений. Там мы завтракали и ужинали в общей трапезной колледжа в соответствии со средневековым церемониалом. Участие в этом церемониале принимали как диссертанты, так и профессора - их научные руководители во главе с ректором колледжа профессором Дикеном, бывшим помощником Черчилля и главным редактором его мемуаров. В Лондоне в сопровождении одного из депутатов парламента мы побывали даже на заседании палаты общин. Сидя на гостевой галереи, мы в течение двух часов наблюдали все те причуды английских парламентариев, которыми были обставлены открытие и ход заседаний. Острые дискуссии шли в тот день между премьер-министром Вильсоном и депутатами оппозиции.
В Лондоне вблизи Букингемского дворца я запечатлел на кинокамеру торжественное шествие дворцовой стражи. Уж очень впечатляющим было зрелище колонн красавцев в нарядных мундирах, в медвежьих шапках, чинно шагавших под завывание шотландских волынок. А в Эдинбурге мы любовались великолепным ансамблем средневековых церквей и замков. Как и всем туристам, показали нам великолепный памятник Вальтеру Скотту и мрачноватый замок Марии Стюарт. Были мы также в Глазго - скучном городе с черными от печной копоти домами. Оттуда один из профессоров местного университета возил нас километров за 80 в какую-то заросшую вереском горную долину, где в средние века род Кэмпбеллов уничтожил в яростном сражении род Макдональдов...
На протяжении месяца нашего пребывания в Англии принимавшие нас английские ученые были предельно внимательны к нам, дружелюбны, но ненавязчивы: они оставляли нам много свободного времени для осмотра достопримечательностей Лондона. Были мы и в Тауэре, и в национальном музее на Трафальгарской площади, и на Бейкер-стрит, и в галерее восковых фигур мадам Тюссо. По вечерам состоялось несколько бесед с английскими востоковедами по общим проблемам международных отношений. Для меня эти беседы оборачивались всякий раз необходимостью превращаться в переводчика, так как мой коллега Георгий Федорович владел английским языком не настолько, чтобы быстро понимать собеседников и отвечать на их вопросы. Мне это не нравилось, и я советовал Киму по прибытии в Москву брать уроки английского языка у какой-нибудь молоденькой и красивой преподавательницы. Временами мы уставали от совместного пребывания и между нами возникали даже легкие трения. Как-то раз я сказал Киму: