Японский гербарий
Шрифт:
Она пылесосила эту лестницу раз в неделю, когда делала генеральную уборку в доме, — так они договорились с Сэрой, которая платила Зигни за работу. Не слишком много, но вполне хватало не только на гамбургер между лекциями, но и на книги, которые Зигни покупала с большой страстью.
В цоколе дома располагался гараж, это было ясно сразу же, по запаху металла, автокосметики и едва уловимому — бензина. Последний мог отличить только «нюх» Зигни — ей впору было работать «титестером», человеком, который способен различить тончайшие ароматы чая. Такие люди очень ценятся в Англии, известной как «чайная страна».
Машина, в которой сидел Кен, стояла с распахнутой дверцей, и, едва Зигни уселась рядом с Кеном и захлопнула дверцу, он тотчас нажал на кнопку пульта, и гаражные ворота поднялись. «Форд» взревел и вылетел из гаража.
Зигни улыбнулась — какой решительный водитель.
Кен вел машину напористо, Зигни только и успевала ловить себя на мысли: вот здесь я бы сбросила газ, входя в поворот, сейчас наверняка уступила бы дорогу красному «фольксвагену», почти притершемуся бортом, — пускай будет первым. Но Кен бестрепетной рукой направил зеленый «форд» вперед.
— Вот так-то, приятель, — довольным голосом пробормотал он.
Зигни улыбнулась.
— Не любишь уступать?
— Ни за что и никогда. И отступать тоже.
— Но самоутверждаться на дороге — это не слишком…
— Разумно, ты хочешь сказать? Разумно все, что ведет к успеху. — Кен бросил на нее победоносный взгляд. Потом взглянул в зеркало заднего вида и ухмыльнулся. — Посмотри-ка, держится от меня подальше. На всякий случай.
Зигни вздохнула. В конце концов, какое мне дело до этого молодого американца? Разве мне больше не о чем думать?
В голове завертелись японские слова. Она мысленно подбирала для них английские, потом к английским — шведские.
Какое-то время они ехали молча, затем Кен, влившийся в густой поток машин, вдруг повернулся к Зигни и попросил:
— Зиг, расскажи мне о себе.
От неожиданности она вздрогнула, потом повернула бледное лицо к Кену.
— Что ты имеешь в виду?
— Ну как что? Все. Про городок, в котором ты жила, про Швецию, про родителей. Про что ты думаешь целыми днями. Я ведь вижу, ты и сейчас о чем-то или о ком-то думаешь, и уж точно не обо мне. Интересно, что за мысль может быть такой длинной? Даже если ты думаешь о ком-то, разве нельзя сделать хотя бы небольшой перерыв?
— Да я ни о ком не думаю. — Зигни пожала плечами. — Я просто живу. — Внутри себя, добавила она.
— А можно мне к тебе в гости? — шутливым тоном спросил Кен, притормаживая перед поворотом к университетской стоянке. — Тук-тук-тук. Разрешите войти? — Он засмеялся. — Так можно?
— Да я не знаю… Не думаю, что там интересно постороннему человеку. — Зигни отвернулась к окну.
Он снова засмеялся.
— Почему ты смеешься?
— Иногда ты очень смешно строишь английскую фразу. Как иностранка.
— Я и есть иностранка. Мне жаль, что я все еще говорю с акцентом.
— Значит, тебе надо больше общаться с носителями языка.
Зигни вскинула светлые тонкие брови.
— То есть?
— Ну, к примеру, со мной.
— Как же?
— Да очень просто. Я ведь попросил тебя рассказать о себе. Так? Я однажды видел учебник английского для говорящих на других языках студентов, он состоял из топиков, тематических рассказов. И я запомнил один из самых первых — он так и назывался: «Расскажи о себе».
— Тебе?
— Ну хотя бы и мне.
Зигни почувствовала, как сердце ее вдруг забилось быстрее, а кровь прилила к щекам.
— Но… сейчас не урок.
— Конечно нет.
— И ты не учитель.
— Но я мог бы тебя подучить кое-чему. — Голос Кена стал вкрадчивым.
Она откинула с лица прядь волос цвета топленого масла, не поворачивая головы. Потом пожала плечами.
— Посмотрим, — бросила Зигни неопределенно и выскользнула из остановившейся машины.
На занятиях Зигни не вспоминала о Кене Стилвотере, она была поглощена языком, фразами, текстами. А потом, уже в библиотеке, отодвинув книги, подумала: а что я могла рассказать Кену Стилвотеру о себе? Этому парню из совершенно другого мира? И что бы понял он из моего рассказа?
Зигни Рауд росла сама по себе, она всегда поступала так, как хотела. На то были свои причины. И не только в ее характере, заложенном от рождения, но и в укладе жизни семьи Рауд.
Отца то и дело приглашали читать лекции в разные университеты и в разные страны. Он был филологом, занимался, один из очень немногих, северным эпосом — поэтому в Стокгольме и в Осло, в Париже и в Лондоне хотели слушать только профессора Рауда. Более того, он бывал и в странах Восточной Европы, и, может быть поэтому, для Зигни мир казался единым, а она сама себе — девочкой, которая может перемещаться из одной точки земли — из Арвики — в любую другую. Стоит лишь захотеть.
В этой мысли Зигни поддерживала мать. Талантливая арфистка, она ушла из национального оркестра и стала гастролировать сама — ее треугольный музыкальный инструмент — арфа, казалось, имеет такую форму специально для того, чтобы можно было поставить в угол и не занимать много места. Зигни любила смотреть из-за кулис, как тонкие пальцы матери перебирают струны арфы, а ее золотисто-медовые волосы, точно такие, как у Зигни, сияют в лучах прожекторов. Мать казалась ей волшебной феей, и такой она осталась в памяти Зигни навсегда.
Потому что однажды мать уплыла в Японию на большом теплоходе и больше не вернулась. Теплоход затонул на обратном пути — его накрыл тайфун с женским именем «Марго». Говорили, если бы мать не поддалась на уговоры поклонников своего таланта и не согласилась на дополнительные концерты, она не попала бы в шторм. И осталась бы жива.
Зигни тогда исполнилось десять лет.
Им прислали целую кипу японских газет с очерченными разноцветными фломастерами столбцами непонятных иероглифов — за ними скрывались восторженные отзывы об игре шведской арфистки. Был приложен и перевод на английский.