Ярко-серый
Шрифт:
– Как-нибудь я покажу вам музыку, которая вам точно зайдёт, – пообещал я, ещё смутно представляя, что имею в виду.
– К-куда зайдёт? – удивилась Лаймия.
– Оу, извините: синее словечко, – спохватился я, – это значит "очень понравится". Может, даже "вызовет катарсис". Вам лучше?
– Да, гораздо. Всего-то и нужно было – побольше свежего воздуха. Когда-нибудь я вообще мечтаю улететь подальше от всех этих секторов, небоскрёбов, АТ-мобилей, кибкомов…
– Улететь? – я думал, что ослышался, – Вы имеете в виду, на Леталику?
– Именно. Кстати, можете обращаться ко мне на "ты", не такая уж я важная особа.
– Я просто пытался быть вежливым…
– Ага,
– И вам доброго вечера, лорд Фруктис.
Тот, не обратив внимания на то, что его буквально ткнули носом в собственную бестактность, продолжал гнуть свою линию:
– Ты же тот самый сын лорда Киновера, который якшается с фиолетовыми?
– Я Внекаст, – сдержанно ответил я. Иногда я всё же люблю своё имя за его ироничность. Но идол Академии был слишком увлечён своей ролью, чтобы вникнуть в мой каламбур.
– О, милый мой, боюсь, это не повод для радости и гордости! Всё наше общество, к сожалению или к счастью (нам не дано судить) состоит из каст, а быть вне общества, вне человечества, – это всё равно, что попасть в открытый космос. Бесконечное одиночество, холод (душевный, я имею в виду)… Ну и, разумеется, смерть от удушья в конечном итоге.
Вот это речь! Интересно, как долго он репетировал перед зеркалом?
– Милый мой, не стоит грести всех под одну гребёнку, кто-то наоборот задыхается в многомиллиардном скоплении людей, ведь они быстро используют весь кислород. Что ж, что касается "душевного холода", доставляемый им дискомфорт, по-моему, сполна компенсируется простором для разума. А любые рамки, разумеется, подразумевают некоторую ограниченность…
– Что?! Кого ты только что назвал ограниченным?! – вскинулся Фруктис, агрессивно тряхнув жабо.
– Прошу простить, просто оговорился. Я хотел сказать "некоторые ограничения", – с ледяной вежливостью поправился я, – впрочем, не я начал эту дискуссию. Внекаст – это моё имя. Рад познакомиться с вами.
Я дружелюбно протянул руку, и его холёная клешенка с отполированными ногтями рефлекторно дёрнулась в ответ. Но в следующую секунду Фруктис спохватился и замаскировал свой жест, поправив и без того идеальную причёску. Поняв, что я не оценил должным образом его великолепие, но и в дебаты вступать не собираюсь, он потерял ко мне интерес и направился к укромной, увитой плющом скамейке в конце открытой террасы. За ним хвостом последовала Аурумия и ещё стайка девиц: красных и оранжевых.
Мы с Лаймией тоже собирались посидеть там, но не стали пытаться обогнать их компанию и пошли в другую сторону.
– Не обижайся на него, Внекаст. Я не знакома с лордом Фруктисом лично, но он, кажется, всегда такой. Так что это всё не со зла.
– Что ты, я и не обижаюсь, – отмахнулся я, – смешной тип.
Хотя я и не воспринял болтовню Фруктиса близко к сердцу, я надеялся, что контактировать с ним в этот вечер больше не придётся. Но мои надежды не оправдались. Уже глубокой ночью (расходиться никто не собирался) нас обоих позвали в главный зал.
– Вне… Лорд Внекаст, мы наслышаны о вашей великолепной игре на фортепиано, – проворковала какая-то леди, настойчиво подводя меня к инструменту, – уверена, с великолепным голосом лорда Фруктиса вы составите очаровательный дуэт!
Уж не знаю, почему она была в этом так уверена, но это тоже делалось из добрых побуждений, да и отказаться было бы невежливо. К чести хозяина дома, инструмент оказался просто отличным. Мне предложили сыграть что-нибудь из классики. Фруктис тут же назвал арию главного героя из одной оперы, написанной лет двести назад. Скорее всего, это тоже была проверка, но благодаря урокам отца я неплохо разбирался в классической музыке, поэтому не ударил лицом в грязь. Я даже добавил к простенькому мотиву кое-что от себя. Если честно, я безумно нервничал, думая, что это всё чья-то шутка, что все буравят взглядом мою спину, ожидая, когда я облажаюсь.
Впрочем, музыка быстро вытеснила все посторонние мысли, и я заиграл свободно и вдохновенно. Во второй раз за вечер мне было действительно приятно находиться здесь, разве что, мяуканье Фрукти немного портило эстетическое удовольствие. Даже Инди, с его преждевременно сломавшимся из-за курения хрипловатым голосом спел бы лучше. Я решил, что добьюсь у директора Академии разрешения для группы Инди играть на высшекастовых инструментах.
У Фруктиса вскоре перестало хватать дыхания, и он сконфуженно замолчал. Я доиграл до конца, отдёрнул руки от клавиш и вскочил с крутящегося стула, словно он вдруг раскалился, и повернулся к благородной публике, готовый отвечать на агрессию, иронизировать, язвить, пропускать мимо ушей… Огромный зал купался в полумраке и блаженном молчании. Послышались отдельные хлопки. Сначала одиночные, размеренные – это аплодировал мой отец. Затем к ним присоединились хлопки Лаймии: быстрые, как трепетание птичьего сердца, доносящиеся из самого тёмного угла. И вот, заглушая бешеный стук крови в ушах, обрушилась лавина аплодисментов и криков "браво".
Я понимал, что это далеко не означает всеобщее признание, тем более, к этому моменту девяносто девять процентов взрослых были далеко не трезвыми. Может, поэтому они так восторженно приняли мою игру.
"Им зашло! Размажь меня по спектру, им зашло!" – перекрывая сомнения, билась в моей голове восторженная ультрамариновая мысль.
Глава 7. Цвет боли.
Я стоял на мосту для терробусов, над рекой Скитс, где-то в глубине низшекастовых кварталов. Снова. Мой взгляд бесцельно скользил по сырому зимнему небу цвета мокроты, длинным кривым параллелепипедам домов фиолетовых, грязной реке, лениво несущей дроблёный, похожий на осколки костей, лёд.
Из-под моста медленно и торжественно выплыла "санитарная баржа". В тот год среди низших каст гуляла очередная эпидемия, и на фиолетовых, как всегда, не тратили медикаменты. А денег, чтобы самим купить лекарства, у них не было. Да и не верили они в могущество медицины: предпочитали прикладывать к язвам травы, пропылённые выхлопными газами, глотать вымоченные в желчи угольки, пить отвар из короньих костей. И умирать.
Трупы фиолетовых собирали, погружали на санитарные баржи и грузовики и отправляли в пункты переработки, производя дешёвое мыло и отличные органические удобрения. Что ж, по крайней мере их смерть пойдёт обществу на благо, чего не скажешь о моей, если я сейчас залезу на перила и перенесу вес тела вперёд. Забавно будет прыгнуть не в ледяные воды Скитса, а на эту баржу. Лежать поверх рваного брезента, чувствуя сквозь него ненавязчивое тепло гниющих тел, и пялиться в медленно уезжающее назад небо. Белое, как моя кожа.