Ярмарка безумия
Шрифт:
Сережа слушал его, не перебивая, и на лице его отражались все чувства, которые он переживал, - изумление, недоверие, непонимание.
А когда Ледников закончил, он подвел итог его повествованию. Подвел в духе великого писателя Льва Толстого, который писал об опере, как известно, в таких выражениях: «Люди стали махать руками, а в руках у них было что-то вроде кинжалов… потом стали тащить прочь ту девицу… Они не утащили ее сразу, а долго с ней пели, а потом уже ее утащили и за кулисами ударили три раза во что-то железное…»
Сережа, конечно, был не столь изыскан в выражениях. Он
– Слушай, Валек, ты хочешь сказать мне, что два взрослых мужика влюбились в одну больную бабу, о которой даже нельзя сказать - жива она или мертва? Что один, врач, пользуясь служебным положением, проводит с ней часы в разговорах, прекрасно зная, что она ничего не слышит? А другой, бывший сотрудник КГБ, в это время страдает от ревности, причем до такой степени, что решает врача убить? Например, наехать на него на краденом автомобиле?
Ледников пожал плечами. Лев Толстой открыл замечательный способ превратить любую ситуацию в посмешище. «Мужчина в шелковых в обтяжку панталонах на толстых ногах, с пером и кинжалом стал петь и разводить руками…» Вот и вся любовь в опере.
– Ты хочешь, чтобы я расписал этот роман начальству в качестве версии?
– напирал Сережа.
– Сережа, а ты просто выбирай выражения. Только и всего. Не уподобляйся некоторым писателям, - принялся вразумлять его Ледников.
– Если ты скажешь начальству, что один товарищ, имеющий большой опыт устранения неугодных людей, но с несколько потрясенной психикой, заподозрил, что врач очень дорогой клиники, в которой лежит его жена, применяет неправильные методы лечения… Что у них было несколько очень острых столкновений, одно буквально накануне убийства… Что врач по-настоящему боялся его неадекватного поведения и открыто говорил об этом с человеком, который готов это подтвердить… Что тут такого патологического в этой версии? Тебе рассказать, по каким поводам нанимают сегодня убийц?
Сережа помолчал, усваивая услышанное.
– Ну, в таком виде можно и докладывать, конечно… Но все равно - сумасшедший дом какой-то! Версия, может, и ничего, но публика получается точно из психушки.
– Тебя это удивляет? У тебя что - по другим делам подозреваемые не такие?
– У меня их много, этих дел, - махнул рукой Сережа.
– И народ там тоже разный, хотя психов, конечно, хватает.
– Слушай, а ты не мог бы сегодня на этого Негодина наехать?
– А что я ему предъявлю?
– Скажешь, есть сведения, что на днях он бурно ссорился с погибшим гражданином Цапцыным. Понимаешь, он что-то закусил удила. Его надо хотя бы притормозить, а то он решит, что ему все можно.
– Поговорить-то можно, - задумчиво сказал Сережа.
– А ты не боишься, что он, наоборот, задергается и начнет делать глупости? Раз уж он такой псих? И вообще, Валя, ты не слишком гонишь волну, а? Я понимаю, эти Востросаблины - друзья-товарищи, но… Чего ты на этого Негодина окрысился? Ну, понадобились ему какие-то бумаги старого судьи, что с того? Кто этого доктора сбил, пока непонятно…
– А взрыв квартиры?
– Ну, взрыв… Могли просто перепутать двери, ты такой мысли не допускаешь? Опять же шпана обкуренная какая-нибудь дурью маялась. У нас таких дел - сколько
Сережа смотрел как бы с насмешкой, но и всерьез.
Но что мог сказать ему Ледников? Какие-то видения Виктории Алексеевны о смерти ее мужа, которая всеми признана случайной? Еще более смутные фантазии об убийстве депутата Ампилогова, приговор по которому давно вынесен и приведен в исполнение? Мол, убила-то жена, которая уже успела умереть в лагере, но, судя по всему, кто-то ее все-таки подвигнул на убийство… Ну, и на закуску, о том, что Гланьке какой-то сбрендивший фанат шлет письма с признаниями в любви?
Так и не дождавшись от Ледникова внятного ответа, Сережа встал.
– В общем, давай так, Валя. По взрыву люди работают, проводят экспертизы, ну и все такое прочее…
Сережа повертел в воздухе своими короткими, но весьма цепкими пальцами.
– Теперь по наезду на доктора. Я твою информацию о ссоре доктора с этим бывшим товарищем Негодиным принимаю к сведению, и мы в этом направлении поработаем. Выйдем на товарища, допросим… Только не сегодня. Иначе он может что-то заподозрить - слишком быстро. А ну как он выяснит, что это ты нас на него навел?
И добродушно, по-начальственному пошутил:
– Что же мне, тогда к тебе охрану приставлять?
И так же по-начальственному закончил разговор:
– Пока все.
После этого товарищ Прядко убыл по своим неотложным государственной важности делам.
Да, это был теперь не вихрастый, задиристый опер. Это был уже привыкший решать вопросы и ставить точки руководитель среднего звена, растущий кадр с хорошими перспективами. И он не нашел ни возможности, ни необходимости заниматься проблемами Ледникова. Пока.
Стало быть, действовать надо самому. А что он может сделать? С самим Негодиным ничего. Не идти же к нему с восклицаниями: дяденька, не надо нас больше обижать! Этого дяденьку слезами не прошибешь. А других аргументов у нас для него нет. Опять же пока. Значит, прежде всего надо обезопасить от этого дяденьки Гланьку, потому что именно она по всем раскладам представляет теперь для него наибольшую опасность. Если, конечно, все догадки и предположения Ледникова верны. Но сейчас уже нет времени анализировать и подвергать сомнениям свои соображения. После убийства Цапцына нельзя рисковать…
– Значит, ты думаешь, что самая большая опасность угрожает ей?
– задумчиво спросил отец.
По дороге в аэропорт Ледников заехал к нему - отдать готовый материал и рассказать о последних событиях. Известие про смерть доктора Цапцына он воспринял хмуро, но без особого волнения. Разумеется, сказал, что пока никакой очевидной причастности Негодина к этому событию не видит. Естественно, усмехнулся:
– А у тебя, милый мой, не развилась мания преследования? Может, ты слишком увлекся, и теперь тебе просто всюду мерещатся длинные руки этого самого господина?.. В конце концов, он всю жизнь занимался аналитикой, а не взрывами и ликвидациями… Может, тут все-таки какое-то сплетение обстоятельств? Случайные совпадения?