Ярость ацтека
Шрифт:
!Dios m'io! Пушки!
Я просто не верил своим глазам. «Пушки» эти вовсе не были отлиты из бронзы или железа, но изготовлены из стволов деревьев самых твердых пород, в которых высверливали сердцевину. Чтобы сделать эти «орудия» попрочнее, работники падре, словно бондари, набили на них железные обручи.
Священник взял меня за руку.
– Пойдем, amigo, отведаешь с нами нектара. Я припас несколько бутылей вина, полученного с моих виноградников.
Марина ждала нас возле дома.
– Ага, вот и наш бастард воротился, – хмыкнула
Мы поздоровались натянуто, чуть ли не враждебно, но по глазам женщины было видно, что на самом деле она мне рада.
– Да ты стала еще краше, чем когда я видел тебя в последний раз, хотя, кажется, дальше уже и некуда, – сказал я.
– А ты, как вижу, стал еще большим лжецом, чем мне запомнился.
– Марина, – вмешался падре, – где твои манеры? Хуан – наш гость.
– С такими гостями, падре, нужно хорошенько следить за столовым серебром.
Когда я проходил мимо, она взяла меня за руку и сжала ее, с трудом сдерживая слезы. Мы могли обмениваться колкостями, но в последнюю нашу встречу я защитил Марину от нападения двуногих зверей. Она этого не забыла. Я тоже.
Мы устроились за столом на кухне у падре. Он налил всем вина и поставил бутылку на середину стола.
– Предлагаю первый тост за аmericano, героя войны против французов.
– Никакой я не герой.
Не то чтобы мой протест был таким уж яростным, но мне хотелось, чтобы люди как-то определились насчет того, кто я такой. В Гуанахуато я был отребьем l'epero. В Кадисе – выходцем из колоний. В Веракрусе – mejicano. В Мехико – пеоном. А здесь, в Долоресе, я, оказывается, americano.
Я заметил, что как падре, так и Марина за время моего отсутствия порядком изменились. Оба стали мрачнее, оптимизма у них определенно поубавилось.
– Помнится, когда я был здесь в прошлый раз, – сказал я, – вы были полны высоких надежд и благородных мечтаний.
– Эти мечты давно мертвы, – вздохнул падре, – и их место заняли грозные предчувствия. – И он вопросительно взглянул на Марину.
– Хуану можно верить, – кивнула она.
– Я боюсь вовсе не предательства с его стороны, а того, как бы он не усомнился в моем душевном здоровье. Хуан, ты, наверное, слышал, что junta в Кадисе предоставила колониям определенные права?
– Да, но говорят, что вице-король это проигнорировал.
– Juntа в любом случае неискренна, и декларация обнародована лишь ради умиротворения жителей колоний. Вот увидишь, после того как испанский народ выдворит французов с полуострова и у нас снова будет король, он тоже отречется от этой декларации. Их обещание свободы не более чем кость, которую бросают побитой собаке.
Я усмехнулся.
– У меня сложилось такое же мнение, но в столице многие придают этой уловке испанцев немалое значение.
– Большую часть жизни я размышлял об отношениях между испанцами и americanos. В первый раз я ощутил мертвую хватку европейцев еще в четырнадцать лет, когда моим учителям-иезуитам пришлось покинуть колонию, потому что король не желал, чтобы они просвещали индейцев. Это было сорок
Он простер руки над столом.
– Честно говоря, Хуан, почти за три века, прошедших со времени великой Конкисты Кортеса, для americanos мало что изменилось. Гачупинос упорно не желают никаких перемен.
– Падре надеялся, что сможет изменить отношение испанцев к нам, показав на деле, что мы ни в чем им не уступаем, но, увы... – Марина покачала головой. – Ты сам видел, как они обошлись с плодами его трудов.
– Гачупинос никогда не отдадут нам свободу без боя, – заявил священник, глядя мне прямо в глаза. – И единственный способ обрести свободу – победить их.
– Падре, я всегда глубоко уважал вас, считая добрым и мудрым человеком, но деревянные пушки, копья и пращи – это не оружие в современной войне. Вы знаете, на каком расстоянии поражает противника современная испанская артиллерия? Или хотя бы мушкеты?
– Все это, mi amigo, у нас еще будет возможность обсудить. А в своих арсеналах мы имеем то, что послал нам Бог.
– Бог в этой войне сражаться не будет.
– Падре не глупее тебя, – возмутилась Марина, – он и сам прекрасно знает, что копья хуже мушкетов.
Падре похлопал ее по руке.
– Все в порядке: Хуан задает вопросы, на которые мы должны отвечать. Так или иначе, план у нас есть, может, и не наполеоновский, да и моим союзникам-креолам, офицерам ополчения, не все в нем нравится, но тем не менее он вполне осуществим. Americanos в колонии превосходят носителей шпор в соотношении сто к одному, и большинство из них – пеоны. Креолы обладают деньгами и ресурсами, позволяющими им прогнать гачупинос, но они никогда не выступят самостоятельно, потому что им есть что терять.
А потому основная тяжесть кровавой войны ляжет на плечи людей, которым нечего терять, кроме собственных жизней: на ацтеков и прочих пеонов. К сожалению, они не имеют никакого оружия и не обучены им владеть, но зато только эти люди обладают волей и стремлением свергнуть тиранию. А едва лишь индейцы, взявшись за оружие, покажут, что гачупинос можно победить, креолы поддержат нас и присоединятся к борьбе. Люди разной крови и положения вместе, словно братья, создадут новую страну и будут успешно управлять ею.
– И когда должно начаться восстание?
– Мы планировали выступить в декабре, то есть приблизительно через три месяца. Но боюсь, планы придется пересмотреть.
Я внимательно, не перебивая, выслушал рассказ падре, который, как выяснилось, готовил настоящую войну против гачупинос. Мало того, оказывается, он уже доверил свои революционные планы не только Марине, но и тем индейцам и метисам, которые трудились на его виноградниках, в гончарных и шелкопрядильных мастерских, – иначе просто невозможно было изготавливать оружие, которое накапливалось в тайниках вот уже несколько месяцев. Возглавить восстание отец Идальго намеревался сам, вместе с группой креолов, офицеров ополчения в ранге не выше капитана.