Ярость ацтека

Дженнингс Гэри

– Надеюсь, эти люди получат то, чего хотят, – сказал я Марине и Ракель, глядя на окружающую нас толпу, воодушевленно славившую рождение революции.

– Хватит стоять с таким видом, словно ты на похоронах, – буркнула Марина. – А ну улыбайся, пока остальные не вообразили, будто тебе известна какая-то ужасная тайна.

Отбросив свои действительно невеселые мысли (откровенно говоря, мне казалось, что все происходящее вокруг сильно смахивает на массовое помешательство), я выдавил улыбку.

– Так и быть, улыбаюсь, но только ради тебя.

При этом я был просто не в силах не думать о том, чем

вся эта затея может обернуться. Креолы, вступая на стезю революции, рисковали не только собственными жизнями, но и всем своим достоянием, всем, что их семьи наживали десятилетиями. Неимущие ацтеки и другие пеоны знали, что если они потерпят поражение, то солдаты вице-короля сожгут их поля, изнасилуют их женщин и обрекут их детей на голодную смерть.

Я ехал особняком, опередив основной отряд, но то и дело оглядывался на тех, кого мы назвали ацтеками и метисами. Еще недавно эти пеоны, сняв шляпы, внимали страстной речи падре, и вот теперь они маршируют за ним – и мужчины, и женщины с младенцами на руках.

Мне невольно вспоминались всякие ужасы, которые я видел собственными глазами и о которых слышал: например, что способна сотворить корзина с гвоздями, если выстрелить ею из настоящей пушки по густой толпе – брызги крови, осколки костей, ошметки плоти, – или представлялись мушкетные залпы, выкашивающие ряд за рядом. Я думал о войне без пощады, до последней капли крови, когда раненых добивают багинетами, и лежащие на земле беспомощные люди знают, что вот сейчас враги хладнокровно оборвут их жизнь отточенной сталью.

Но Падре и Альенде думали не об ужасах войны, а о свободе, принести которую могли только сражение с войсками вице-короля и добытая в боях победа. Они были полны отваги, надежд и самых благих устремлений.

Я же думал о жертвах, на которые готовы были пойти падре, Альенде, Альдама, Ракель, Марина – все, кто обладал каким-либо достатком или положением. Все эти отважные люди рисковали не только жизнью, но и всем своим миром, включавшим дома, имущество, благосостояние родных и близких. Причем сражаться они собирались за интересы великого множества других, незнакомых им людей, что делало их мужество чрезвычайным.

Испанские партизаны, воевавшие с французами, обладали храбростью того же рода. Я лично не рисковал ничем, кроме собственной жизни, представлявшей ценность исключительно для меня одного. Кроме этого, у меня не было совсем ничего: ни состояния, ни семьи, ни даже доброго имени.

Я сказал падре, что готов сражаться, чтобы защищать Марину и Ракель. Сейчас, глядя на светящиеся гордостью и великими ожиданиями лица вождей и простых индейцев, я им завидовал. У них была мечта, за которую они готовы были сражаться и умереть.

Мы потянулись из города нестройной колонной, во главе которой ехал падре с офицерами-креолами. За ними следовала «кавалерия» новорожденной армии – отряд всадников, кто на коне, кто на муле, состоявший по большей части из vaqueros с соседних гасиенд, в основном метисов, забросивших свои стада и табуны, чтобы поддержать падре, и лишь немногих креолов из Долореса, решивших принять участие в восстании. Были среди всадников и чистокровные индейцы, но тоже совсем немного. Пехота, шагавшая позади, состояла из сотен мужчин, вооруженных мачете, ножами и деревянными копьями.

Сомневаюсь,

чтобы кто-нибудь произвел более или менее точный подсчет численности этой «армии», да и возможности такой не представлялось, ибо она была подобна весенней реке, вода в которой непрерывно прибывает за счет вливающихся в нее бесчисленных ручейков. Только что нас была сотня... потом добавилась вторая, еще... еще... люди присоединялись к падре как по одному, так и группами. Прошло совсем немного времени, а их количество уже исчислялось тысячами. Ни у кого не спрашивали имен, никому не давали никаких инструкций, не вносили ни в какие списки, ничему не учили. На муштру просто не было времени, да и профессиональных солдат для обучения такой толпы даже азам военного дела явно не хватало. Подозреваю, что эти индейцы знали одно – когда придет время, падре каким-то образом укажет им на врага, и они устремятся в битву. Люди тащили на себе припасы: уже приготовленные тортильи, а также маис, бобы и мясо, которое следовало засолить, чтобы оно не испортилось. Не берусь судить, какие именно дополнительные запасы провианта были созданы на черный день организованным порядком, но они совершенно точно имелись, о чем позволяли судить присоединившиеся к колонне подводы с припасами.

Мое восхищение священником-воителем, который читал Мольера, не боялся бросить вызов власти и церкви, возделывая виноград и шелковицу, и обладал невероятно щедрой душой, полной любви ко всем, но в первую очередь к несчастным и угнетенным, воспарило до небес. Я предполагал, что провиантом и снабжением будут заниматься двое профессиональных военных, Альенде и Альдама, но падре показал себя настоящим человеком-вихрем, способным управляться с дюжиной дел одновременно, да еще и вдобавок бесстрашным в принятии решений. Мигель Идальго, скромный деревенский священник, поднял меч с таким же воодушевлением, с каким раньше когда-то поднимал крест.

По всему чувствовалось, что Альенде, профессиональный военный, как и его товарищи-офицеры, не хотел, чтобы армией командовал священник, но падре, и только он один, был способен привлекать на сторону повстанцев множество добровольцев. Не знаю уж, был ли отец Идальго осведомлен насчет недовольства Альенде, который желал командовать сам, но в любом случае священник не подавал виду. А между тем я, находясь рядом с Идальго достаточно долго, уже усвоил – мало что способно ускользнуть от внимания этого человека.

«Священник-воитель, – думал я о падре. – Он не из тех, кто, следуя Новому Завету, “возлюбит врага своего” и “подставит другую щеку”. Скорее уж он провозгласит, подобно пламенным ветхозаветным пророкам, принцип “око за око”. Способность поднять меч и владеть им была присуща падре с самого начала и лишь ждала того часа, когда праведный гнев побудит его к действию. Подобно Моисею, Соломону и Давиду, он взялся за меч, дабы защитить свой народ».

По мнению Ракель, война и религия долгое время представляли собой две стороны одной и той же монеты. Завоевание Нового Света происходило во имя утверждения христианства; так, во всяком случае, заверяли алчные конкистадоры, набивая свои бездонные торбы награбленным у индейцев золотом. И разве сам архангел Михаил не поднял меч, дабы низвергнуть Сатану и его падших ангелов с Небес?