Ярость ацтека
Шрифт:
Честно говоря, профессиональной армии в Новой Испании особенно делать было нечего. За три минувших столетия ополчение лишь от случая к случаю отражало пиратские налеты на побережье (причем в этом, скажем прямо, оно не преуспело) да жестоко подавляло бунты отчаявшихся бедняков. Разумеется, далеко не все шло в колонии гладко, однако на территорию ее никто не посягал. Для того чтобы захватить расположенные на центральном плато рудоносные районы, армии любой европейской страны сначала пришлось бы долго плыть по морю, а затем проделать нелегкий путь по суше. Так что в данном случае, как говорится, овчинка не стоила выделки. Гораздо
– Но что будет, если вице-король соберет и выведет на битву восемь-десять тысяч обученных солдат? – просил Перес. – Не забывайте, Кортес победил миллионы индейцев, имея в своем распоряжении всего несколько сотен испанцев.
– Кортеса поддержали тысячи союзников-индейцев, – возразил падре, – к тому же мешикатль не повезло с правителем. Будь у них вместо робкого, нерешительного Мотекусомы настоящий, сведущий в военном деле вождь, все могло бы обернуться совершенно иначе.
– Если мы поднимем десять тысяч индейцев (а этого вполне достаточно, чтобы подавить числом те силы в несколько сотен, которые вице-король держит в Бахио), – заявил Альенде, – наши собратья-креолы поддержат нас. Я хорошо знаю креольских кабальеро и офицеров местного ополчения: они не согласятся рискнуть жизнью и достоянием, пока не почуют победу. Однако затем каждый из перешедших на нашу сторону офицеров приведет с собой полсотни, а то и сотню бойцов. И если ядро войска, сформированного из великого множества ацтеков, составит хотя бы тысяча хорошо подготовленных, обученных солдат, вице-королю и гачупинос против нас не устоять.
– Мы соберем всех гачупинос, посадим на корабли и отправим обратно в Испанию, – подхватил Альдама.
Падре встал.
– Ну что ж, полагаю, сейчас самое подходящее время, – объявил он.
– Время для чего? – не понял Альдама.
– Подняться на борьбу с гачупинос и самим захватить власть в колонии.
На лицах почти всех присутствующих отразились изумление и страх. Лишь падре и Альенде демонстрировали полное самообладание и твердость духа. Они были вождями, видевшими дальше других. И решимость остальных зависела от этих двоих.
Еще не рассвело, когда с колокольни церкви Скорбящей Богоматери зазвонил колокол. А надо вам сказать, что в те времена церковный колокол не только собирал верующих на службу, но и служил набатом: таким образом объявляли тревогу и призывали к оружию. Еще когда католическая церковь основывала в колонии первые миссии, ее служители привыкли в случае опасности полагаться на толстые стены храмов да верующих индейцев. В отдаленных местах вроде Долореса, в простых индейских деревушках, превратившихся со временем в маленькие городки, и до сих пор священник в случае опасности начинал бить в набат, и его прихожане-индейцы, как правило работавшие в полях неподалеку, спешили на защиту своей святыни.
И сейчас в церкви, само название которой заставляло вспомнить о печали и боли, падре звонил в колокол, словно призывая к оружию.
Это было 16 сентября 1810 года.
Едва лишь на востоке забрезжил свет нового дня, мы столпились напротив церкви, ожидая, когда падре выйдет и объяснит, почему он ударил в набат. Помимо присутствовавших накануне на военном совете сюда явилось еще человек
Идальго вышел из церкви и заговорил сильным, звучным голосом:
– Мои добрые друзья, долгое время далекая Испания владела нами, почитая за несмышленых детей, обязанных покорно повиноваться. В колонии присылали за взятки гачупинос, которые правили нами, обирали нас, взимая произвольно назначаемые налоги, и жестоко наказывали всех, кто осмеливался не то что возразить, а хотя бы задать вопрос относительно их действий. Может, когда-то мы и были неразумными детьми, но в любой семье дети рано или поздно вырастают, а став взрослыми, сами определяют свой путь.
Гачупинос заставляют наших индейцев americanos платить постыдную дань, которой их как покоренный народ обложили безжалостные завоеватели. Вот уже три столетия эти поборы являются символом тирании и позора. Мало того, испанцы хватают и насильно увозят с родины африканцев и доставляют их сюда, чтобы обратить в рабов и заставить на себя работать. Ни за кем из рожденных в колонии не признаются те права и достоинства, которыми Господь Бог изначально наделил своих чад, даже за теми, в чьих жилах течет чистая испанская кровь. Вместо этого из Испании присылают носителей шпор, а те не только правят нами, дерут с нас несправедливые налоги, но еще и не позволяют жителям колоний заниматься ремеслами и промыслами, которые обеспечили бы нам достойную и безбедную жизнь. В нас видят бесправных рабов, обязанных безропотно прислуживать ненасытным, алчным хозяевам.
А сейчас, после того как французы захватили трон Испании, уже недалек тот день, когда безбожник Наполеон пришлет сюда своего вице-короля, который будет говорить только по-французски, однако станет распоряжаться нами и собирать со всех жителей колонии новую дань. Французы разрушат наши церкви и растопчут нашу религию.
Голос падре набирал силу, а выражение лица становилось все более мрачным и яростным. Мои друзья vaqueros наверняка сказали бы, что у этого человека «костер в животе», подразумевая то самое внутреннее пламя, которое делает быка на корриде неустрашимым и грозным.
– Гачупинос не справились со своими обязанностями. Они управляли нами самым грабительским образом, не давая ничего взамен. Но их время прошло. Мы больше не будем терпеть bandidos, приплывающих из Европы, чтобы обкрадывать нас, облагать податями и заставлять безропотно им служить!
Так не позволим же французам захватить колонию! Пришло время прогнать гачупинос обратно в Испанию и начать наконец самим править своей страной от имени Фердинанда Седьмого, законного короля Испании.
Оратор выдержал паузу. Никто из слушателей не смел даже шелохнуться или вздохнуть, настолько мы были загипнотизированы мощью и величием этого человека и потрясены его речью.
– Все люди равны! – продолжал падре. – Никому не дано право вонзать в нас шпоры! Никому не дано право вырывать хлеб из наших ртов, оставлять наших детей безграмотными, закрывать нам все дороги! – И, потрясая высоко поднятым, сжатым кулаком, он провозгласил: – Да здравствует Америка, за которую мы будем сражаться! Да здравствует Фердинанд Седьмой! Да здравствует Святая Вера! Долой дурную власть!
Собравшиеся поддержали его дружными криками, да что там – громовым ревом. Я оглянулся. Казалось, совсем недавно позади меня толпилось не более ста человек, но теперь их число увеличилось самое меньшее втрое.