Ярость ацтека
Шрифт:
И вот сейчас, увидев, как он упал, я тут же понял: случилось нечто значимое. Будучи губернатором большой, богатой провинции, Риано являлся одним из самых могущественных людей в Новой Испании. И что же – он был повержен ничтожным пеоном, вооруженным ржавым мушкетом.
* * *
Боевой дух обороняющихся был сломлен. Несмотря на убийственный мушкетный огонь, натиск ацтеков на баррикады не ослабевал, и в конце концов, не выдержав напора, их защитники побежали к широким дверям зернохранилища.
И тут у меня сжалось сердце.
Марина!
Она отчаянно размахивала мачете в
Бойцы расступались передо мной, как воды Черного моря перед Моисеем, а те, кто замешкался, едва увертывались из-под копыт Урагана. Я увидел Марину, обернувшуюся на звук горна. Лошадь под ней пала, но сама она была цела и невредима и сейчас, бросив на меня свирепый взгляд, вновь отвернулась, чтобы присоединиться к схватке.
Что-то попало в мою шляпу. Раскаленный кусок свинца проделал в тулье сквозную дыру, но при этом шляпа, как ни странно, осталась на голове. А главное, голова – на месте. Я пригнулся в седле, молясь, чтобы пуля не угодила в Урагана, поскакал за Мариной, схватил ее за волосы и развернул жеребца, чтобы умчаться прочь, подальше от сражения.
Но не тут-то было. Я вскрикнул от боли и выпустил Марину, когда эта puta изо всей силы плашмя ударила меня мачете. Внезапно земля вокруг нас вздыбилась под мушкетными пулями. Я схватил Марину, затащил на Урагана, и он вынес нас в безопасное место.
Снова оказавшись на вершине холма, откуда, словно с высоты птичьего полета, была видна вся картина сражения, я сказал:
– Мне прекрасно известно, что у тебя руки чешутся лично посчитаться за все обиды, нанесенные твоим соплеменникам со времен Кортеса, но если ты погибнешь, то очень подведешь падре.
– Как это?
– Да очень просто. У него есть десятки тысяч бойцов, готовых отдать свои жизни, а вот искусных разведчиков ему очень и очень недостает.
Похоже, мой довод оказал-таки на Марину желаемое воздействие, умерив ее ярость.
Мы наблюдали за отходом испанцев к зернохранилищу. Бо'льшая часть их укрылась внутри строения, но некоторые, включая отряд конных драгун под началом Кастильо, остались снаружи после того, как захлопнулись массивные деревянные створки. Эти люди были обречены – индейцы навалились на них скопом и, подавляя численностью, безжалостно убивали. Битва превратилась в бойню, и я приметил, как некий вражеский солдат воспользовался неразберихой: сбросил мундир и присоединился к атакующим, словно с самого начала был одним из них.
Хотя, лишившись командира, защитники, безусловно, растерялись, однако пока вырвать у них победу нам все-таки не удалось. Похоже, Гильберто Риано сумел возглавить их, заняв место своего отца. Я видел, как по его приказу люди стали швырять что-то в самую гущу наседавшей на зернохранилище толпы индейцев. Загремели взрывы. То, что использовали защитники в качестве бомб, показалось мне очень знакомым, и я, хоть и не сразу, вспомнил, что это фляги, в каких мой дядюшка некогда поставлял на рудники ртуть.
Залпы и взрывы пробивали в толпе индейцев огромные бреши, но они тут же вновь затягивались, ибо места павших занимали их товарищи.
Мы оставили свою позицию и присоединились к группе, окружавшей Идальго и Альенде. Двое вождей следили за ходом сражения и отдавали приказы офицерам на переднем крае. Было очевидно, что для успешного завершения дела необходимо проломить главные двери.
К нашему восстанию присоединились также рабочие с серебряных рудников. По приказу падре несколько рудокопов, прикрываясь чем только можно, попытались высадить двери ломами, но крепкое дерево не поддалось.
Неожиданно навстречу падре выступил совсем молоденький, лет девятнадцати-двадцати, рудокоп. Он снял соломенную шляпу и робко предложил выжидательно смотревшему на него вождю повстанцев:
– Святой отец, я могу поджечь двери.
– Поджечь двери?
– S'i, если вы дадите мне смолы и ветоши, которая хорошо горит.
Падре кивнул.
– Я горжусь тобой, мой отважный сын.
Паренек уже уходил, когда отец Идальго крикнул ему вдогонку:
– Как твое имя?
– Меня кличут Пипила, – отозвался рудокоп.
Глядя, как парнишка направился к дверям зернохранилища, сгибаясь под тяжестью камня, который держал над головой для защиты, я изумлялся и восхищался его мужеством. На груди у юного рудокопа висел узел из тряпья с горшочком смолы и прикрепленной к нему шахтерской свечой. Пули, рикошетом отскакивавшие от каменной плиты, не могли задержать смельчака.
Наверху взорвалась бомба. Юнец упал на колени; большой камень, прикрывший его от мушкетных пуль, качнулся в сторону. Пипила снова укрылся под камнем: земля вокруг него взметнулась под пулями. Уже на подступе к дверям парнишка на миг замер (собирается с духом, подумал я), а уже в следующее мгновение он мазал створки дверей смолой и прилеплял к ним ветошь. Пламя вспыхнуло мгновенно. Я в изумлении покачал головой. Штурмующие рвались к этим дверям так же отчаянно, как и осажденные защищали их, всего погибло более тысячи человек, а тут какой-то мальчишка в считаные минуты разобрался с ними при помощи свечи и промасленной ветоши.
Когда огонь охватил деревянные створки, индейцы устремились вперед: несколько человек подхватили бревно, решив использовать его в качестве тарана. Даже с расстояния я видел, какая паника охватила защитников склада, высовывавшихся из окон, чтобы бросать бомбы или стрелять из мушкетов. Они понимали, что, когда дверь не выдержит, им придется столкнуться с разъяренными ацтеками лицом к лицу. Некоторые уже молили о пощаде, а какой-то дурак высыпал индейцам на головы мешок серебряных монет. Видимо, обезумев от отчаяния, он решил, что таким образом может купить себе жизнь. Наконец в окне верхнего этажа вывесили белый флаг, и все мы вздохнули с облегчением.