Ярость (Сборник)
Шрифт:
— Ты трогать моя подруга? — хрипло осведомился питекантропообразный мистер Мартин, быстро теряя всякую связь с двадцатым веком. Вопрос этот был чисто риторическим. Драматург поднял торшер (для этого ему не пришлось нагибаться), содрал абажур, словно листья с древесного сука, и взял торшер наперевес. Затем он двинулся вперед, держа его, как копье.
— Я, — сказал Мартин, — убивать.
И с достохвальной целеустремленностью попытался претворить свое намерение в жизнь. Первый удар тупого самодельного копья поразил Сен-Сира в солнечное сплетение, и режиссер
— Прекратите! — крикнул Уотт, кидаясь в сечу. Первобытные рефлексы сработали мгновенно: кулак Мартина описал в воздухе дугу и Уотт описал дугу в противоположном направлении.
Торшер сломался.
Мартин задумчиво поглядел на обломки, принялся было грызть один из них, потом передумал и оценивающе посмотрел на Сен-Сира. Задыхаясь, бормоча угрозы, проклятия и протесты, режиссер выпрямился во весь рост и погрозил Мартину огромным кулаком.
— Я, — объявил он, — убью тебя голыми руками, а потом уйду в «Метро-Голдвин-Мейер» с Диди. В Миксо-Лидии…
Мартин поднес к лицу собственные кулаки. Он поглядел на них, медленно разжал, улыбнулся, а затем, оскалив зубы, с голодным тигриным блеском в крохотных глазках посмотрел на горло Сен-Сира.
Мамонтовой не зря был сыном Большой Волосатой.
Мартин прыгнул.
И Сен-Сир тоже, но в другую сторону, вопя от внезапного ужаса. Ведь он был всего только средневековым типом, куда более цивилизованным, чем так называемый человек первобытной прямолинейной эры Мамонтовой. И как человек убегает от маленькой, но разъяренной дикой кошки, так Сен-Сир, пораженный цивилизованным страхом, бежал от врага, который в буквальном смысле слова ничего не боялся.
Сен-Сир выпрыгнул в окно и с визгом исчез в ночном мраке.
Мартина это застигло врасплох — когда Мамонтовой бросался на врага, враг всегда бросался на Мамонтовой, — и в результате он со всего маху стукнулся лбом об стену. Как в тумане, он слышал затихающий вдали визг. С трудом поднявшись, он привалился спиной к стене и зарычал, готовясь…
Сделав чудовищное усилие, Мартин выпрямился. Ему было как-то непривычно ходить не горбясь, но зато это помогало подавить худшие инстинкты Мамонтобоя. К тому же теперь, когда Сен-Сир испарился, кризис миновал и доминантная черта в характере Мамонтовой несколько утратила активность. Мартин осторожно пошевелил языком и с облегчением обнаружил, что еще не совсем лишился дара человеческой речи.
— Ник! — раздался голос Эрики. — Ник, это я! Помоги! Помоги же! Диди…
— Агх? — хрипло вопросил Мартин, мотая головой. — Убивать!
Глухо ворча, драматург мигал налитыми кровью глазками, и постепенно все, что его окружало, опять приобретало четкие очертания. У окна Эрика боролась с Диди.
— Пустите меня! — кричала Диди. — Куда Рауль, туда и я!
— Диди! — умоляюще произнес новый голос.
Мартин оглянулся и
— Агх, — сказал он. — Уррг… э… Уотт!
Уотт испуганно замигал на него из-под абажура.
— Арргх… Аннулированный контракт, — сказал Мартин, напрягая все силы. — Дай.
Уотт не был трусом. Он с трудом поднялся на ноги и снял с головы абажур.
— Аннулировать контракт?! — рявкнул он. — Сумасшедший! Разве вы не понимаете, что вы натворили? Диди, не уходите от меня! Диди не уходите, мы вернем Рауля.
— Рауль велел мне уйти, если уйдет он, — упрямо сказала Диди.
— Вы вовсе не обязаны делать то, что вам велит Сен-Сир, — убеждала Эрика, продолжая держать вырывающуюся звезду.
— Разве? — с удивлением спросила Диди. — Но я всегда его слушаюсь. И всегда слушалась.
— Диди, — в отчаянии умолял Уотт, — я дам вам лучший в мире контракт! Контракт на десять лет! Посмотрите, вот он! — И киномагнат вытащил сильно потертый по краям документ. — Только подпишите, и потом можете требовать все, что вам угодно! Неужели вам этого не хочется?
— Хочется, — ответила Диди, — но Раулю не хочется. — И она вырвалась из рук Эрики.
— Мартин! — вне себя воззвал Уотт к драматургу. — Верните Сен-Сира! Извинитесь перед ним! Любой ценой — только верните его! А не то я… я не аннулирую вашего контракта!
Мартин слегка сгорбился, может быть от безнадежности, а может быть и еще от чего-нибудь.
— Мне очень жалко, — сказала Диди. — Мне нравилось работать у вас, Толливер. Но я должна слушаться Рауля.
Она сделала шаг к окну.
Мартин сгорбился еще больше, и его пальцы коснулись ковра. Злобные глазки, горевшие неудовлетворенной яростью, были устремлены на Диди. Медленно его губы поползли в стороны и зубы оскалились.
— Ты! — сказал он со зловещим урчанием.
Диди остановилась, но лишь на мгновение, и тут по комнате прокатился рык дикого зверя.
— Вернись! — в бешенстве ревел Мамонтовой.
Одним прыжком он оказался у окна, схватил Диди и зажал под мышкой. Обернувшись, он ревниво покосился на дрожащего Уотта и кинулся к Эрике. Через мгновение обе девушки пытались вырваться из его хватки. Мамонтовой крепко держал их под мышками, а его злобные глазки поглядывали то на одну, то на другую. Затем с полным беспристрастием он быстро укусил каждую за ухо.
— Ник! — вскрикнула Эрика. — Как ты смеешь?
— Моя! — хрипло информировал ее Мамонтовой.
— Еще бы! — ответила Эрика. — Но это имеет и обратную силу. Немедленно отпусти нахалку, которую ты держишь под другой мышкой.
Мамонтовой с сожалением поглядел на Диди.
— Ну, — резко сказала Эрика, — выбирай!
— Обе! — объявил нецивилизованный драматург. — Да!
— Нет! — отрезала Эрика.
— Да! — прошептала Диди совсем новым тоном. Красавица свисала с руки Мартина, как мокрая тряпка, и глядела на своего пленителя с рабским обожанием.
— Нахалка! — крикнула Эрика. — А как же Сен-Сир?