Ярость
Шрифт:
– Ну что, не понимаешь? – раздался рядом звонкий и издевательски веселый голос.
– Артемон! – Соня растерянно уставилась на возникшего перед ней человека-собаку. Обтягивающий тело серый латексный комбинезон с овальными дырами, обнажающими ягодицы, длинный подпружиненный хвост с кисточкой – Артемон был при полном своем параде. Венчал этот ошеломительный костюм клепаный ошейник на шее и длинная хромовая цепочка, которой он был прикован к стене.
– Артемон, я что-то не понимаю, а где?..
– Тебя, милочка, слили к туалету.
– Что? – задыхающимся шепотом переспросила Соня.
– Во-он Дольф! – указывая куда-то в толпу, сообщил Артемон со змеиной улыбочкой. –
Он хохотнул, приветливо помахал кому-то в толпе и вдруг, склонившись, быстро шепнул Соне на ухо:
– Я же говорил тебе, чтобы ты ему дала. Вот видишь, как получилось… А теперь, Штейн, извини. Меня фотографируют!
Бодро отпрыгнув в сторону, он принял одну из своих неотразимых поз, и вокруг засверкали фотовспышки.
Момент для того, чтобы дать этому уроду пощечину, был упущен. Чувствуя, что сейчас разрыдается, Соня сделала несколько неуверенных шагов по направлению к представительной компании, в которой маячила лысина Дольфа, но остановилась и, красная от стыда, стала обдумывать случившееся. В памяти всплыл давнишний разговор, имевший место на какой-то вечеринке, где пьяный Артемон хвастался одним решившим его выставочную карьеру минетом и, указывая друзьям-художникам на декольтированную Сонину грудь, с хохотом советовал ей тоже улечься под Дольфа.
– Ради искусства, – заявил тогда Артемон, – не грех и душу заложить, не то что сексом заняться.
Но молоденькая Соня, переживавшая глубочайшую влюбленность в художника Амурова, тогда даже не обиделась. Счастье ослепляет. Нет, она знала, вернее, догадывалась, что нравится многим, что ее тело приковывает взгляды взрослых мужчин. Наверное, и Дольф – не исключение. Все они, Горский, Дольф, Зиновий, при встрече облизывали ее взглядами… Сообразив, кем почитают ее владельцы галереи, друзья-художники и в какой зависимости оказалось ее творчество, Соня тяжело задышала, утерла едва проступившие слезинки и, решительно сдвинув брови, кинулась в атаку.
– А я вам говорю, нет в мире таких цен на этих художников! – на прекрасном русском языке кипятился седовласый искусствовед из Берна, недоуменно вздевая брови и размахивая какими-то каталогами. – Вы тут, в России, не видите реальности. Откуда вы берете подобные цены?
Дольф деликатно сопел и щурился, пытаясь не реагировать на выпады швейцарца, но тот не унимался:
– Это ценовая провокация, такого не может быть!
Разговор получался до крайности неприятным. Мало того, что надоедливый иностранец портил торжественность момента, он, и сам того не зная, бил в очень слабое место, добавляя к прочим сомнениям Дольфа еще и скользкую неуверенность в положении. Цена, будь она проклята! Оглянувшись на спокойно улыбающегося Тропинина, он убедился, что делать теперь все равно нечего и обратного хода нет.
– Знаете что, – решив наконец разделаться с оппонентом, надменно заявил Дольф. – Есть новая реальность, которую вы из упрямства не хотите признавать. Уверен, что не только вам – многим сейчас очень невыгодно пускать на мировой рынок российских художников, вот вы и плетете всякую чушь про цены и провокации. Если картины покупают, значит, цены, которые за них платят, существуют, нравится вам это или нет, а я продал половину картин еще до открытия. Может быть, вам не подходит именно «Картина Жизни»? Тогда другое дело, но в том и другом случае мне абсолютно безразлично ваше мнение. Оглянитесь вокруг, пройдитесь по выставке. «Новая реальность» в современном российском искусстве существует! Факт невозможно отрицать.
– Какой факт, господин Анапольский? – с изумленным
– Ну, хотя бы тот, что вчера работа Близнецов была куплена на престижном западном аукционе за сто пятьдесят тысяч евро! Вот откуда такие цены на моих художников, а сейчас извините – я занят!
Обескураженный искусствовед с сомнением уставился на красные точки под злополучной «Картиной Жизни», а улыбающийся Виктор шепнул Дольфу:
– Все правильно, держи удар. Пусть говорят, что хотят. Ты же знаешь наше правило: что бы ни говорили – лишь бы говорили. Победителей не судят, а уже через три дня круче Близнецов не останется никого.
Дольф недоуменно уставился на него.
– А что у нас через три дня?
– Сам увидишь.
Привыкший к его манере говорить загадками и единолично решать все на несколько шагов вперед, Дольф даже не стал переспрашивать и решил вновь заняться посетителями. Однако если от неприятного разговора о ценах кое-как удалось отбояриться, то, оглядев сейчас плотную массу зрителей, он понял – с самой картиной дела обстоят не так благополучно. По растерянным улыбкам и застывшим лицам было видно, что развернутая одним фронтом «Картина Жизни» вызвала у многих недоумение, близкое к шоку. Живописная манера Близнецов, напоминающая журнальную графику, и раньше являлась поводом для насмешек (было в ней что-то от некачественно нарисованных мультфильмов), но сегодня публику потряс сам сюжет. Впервые все воочию увидели расхваленный критиками проект. Вывешенные без зазора, один к одному, десять холстов покрыли весь стенд, образовав монументальную панораму, в центре которой громоздились башни Кремля с Красной площадью. По площади маршировали полчища счастливых геев, с трибуны Мавзолея за происходящим парадом следили затянутый в кожаные садомазо-ремни голый Сталин и дружески обнимавший его за талию голый Гитлер.
Эти двое обнаженных производили настолько странное впечатление, что, взглянув на них снова, Дольф почувствовал раздражение и тревогу. Картина его угнетала. Все в ней было слишком цинично. Толпа, разглядывавшая картину, странно молчала. Дольф ощутил тошнотворную волну головокружения и в подтверждение своих самых худших опасений был тут же атакован журналистами.
– Как настоящее имя автора той работы, где изображен половой акт человекоподобной собаки и бородатого мужчины с плетью? – улыбаясь, спросил сероглазый молодой человек, представившейся собкором федерального телеканала.
– Настоящее имя – его личное дело, а вот авторство принадлежит Артемону.
– А не кажется ли вам, что «Картина Жизни» художников Лобановых оскорбляет чувства зрителя своей намеренной провокативностью? – подхватила рыжеволосая девушка с диктофоном.
– Если человек пришел на выставку современного искусства, он должен быть готов к любым переживаниям. Вы же меня спрашиваете о каких-то явных штампах и ассоциациях, построенных на первичном, неглубоком восприятии, как будто требуете однозначного ответа: «Зачем и по какому праву?» Это неверно. Никто не имеет права так ставить вопрос, только сам творец. Да и к тому же здесь не учебное заведение для растущего юношества, которое нужно беречь от разрушительных воздействий черных медиапотоков, и не культовое собрание – даже не выбор государственного музея: это территория современного искусства, тут возможно все. Абсолютно все. Лично я не вижу никакой провокации, а если она и есть, то только художественная, а в этом случае, уверен, она даже на пользу этой картине, как и любая удачно найденная новая фраза в современном художественном языке. А в целом – не делайте из мухи слона.