Яростная Калифорния
Шрифт:
Чему может научить папа, делающий деньги? Умению делать деньги. И катится колесо из поколения в поколение, как в той песенке о красивеньких домиках на склонах холмов, «маленьких боксах, где жизнь как тиканье ходиков»:
Маленькие домики все одинаковы —
Зеленые и розовые, голубые и желтые;
И во всех: тик-так-тик-так...
И люди из этих домиков поступают в университет,
Где их тоже помещают в боксы
И выпускают одинаковыми —
Докторами, адвокатами и бизнесменами.
И все они тикают: тик-так-тик-так...
Все играют в гольф
И пьют «драй мартини»,
И заводят хорошеньких детей,
И дети попадают в школы,
А потом в университет,
Где их помещают в боксы,
Чтобы выпустить совершенно одинаковыми.
Тик-так-тик-так...
Идиллия?!
Какие странные и, однако, привычные речи слышу я в лавке «Дикие цвета» из уст парнишки, рассказывающего о рецептах Марио Савио.
— Марио Савио говорил, — вторит мой хиппи словам Заратустры из Беркли, — что молодежь превращают в машины, а раз так, то надо сломать в себе механизм, чтобы он не работал. Наделайте дырочек в этих перфокартах, говорил Марио Савио, и к чертовой матери сломайте весь этот процесс. Самые решительные из нас ломают нечто в самих себе, просверливают, так сказать, дырочку в собственном организме.
Какого рода дырочку? Выбор, откровенно говоря, невелик — наркотики. Ведь если ты не на марихуане, а на героине, это всерьез, это навсегда. Путь к отступлению, назад в общество отрезан.
Так говорил паренек из лавки «Дикие цвета», заговорщически наклонясь ко мне, и в голосе его была не бравада, а отчаяние. Что же клубится в молодом мозгу и каким же ненавистно всесильным должно быть общество, если готов он на фактическое самоубийство, лишь бы нарушить тикающие ходики бессмысленной, хотя и благополучной жизни?
— А недавно так же неожиданно, как вы, пришли сюда трое черных парней, — продолжал паренек. — И приставили мне нож к груди. Странное было ощущение. Странное... Ведь я, можно сказать, пожертвовал карьерой, чтобы участвовать в движении за гражданские права. А они пришли — и нож к груди.
Он и тогда, торопясь, желая опередить этот нож у груди, прошептал им о своих симпатиях. Они выслушали и язвительно посмеялись, но не тронули нашего хиппи и не взяли ничего, кроме такой вот штучки. Отомкнув стеклянную витрину над прилавком, паренек извлек латунную брошку — значок Олдермастонского марша, популярный символ сторонников мира и ядерного разоружения.
— Почему же они взяли именно эту штучку?
— Мне кажется, это был символический жест...
Трое черных пощадили его, но, изъяв символ мира, жестоко намекнули, что не будет мира и здесь, среди обманчивой вольницы Хейт-стрит, пока рядом лежит гетто.
Теперь он думает: а не бросить ли все к черту — и эту лавочку, и эту страну? Не податься ли в Мексику, благо она недалеко и граница открыта?
Купив фотоальбомчик, в котором танцующие хиппи с гавайскими гирляндами цветов на шеях, не утратив экзотичности, выглядели коммерчески приемлемыми для среднего американца, я пожелал удачи новому знакомому и отправился туда, откуда, как грозное напоминание о другом мире, явились трое с ножом — в негритянское гетто.
И вскоре дорожными указателями возникли на стенах домов портреты Мартина Лютера Кинга — следы долгого траура по человеку, мечтавшему о братстве черных и белых в условиях равенства.
Накрапывал дождь, улицы были безлюдны и почти безмашинны...
Начиналась Филмор-стрит — центральная, прямая, как меч, улица гетто. Началась другая, так сказать, песня, другой протест — не отпрысков буржуа, а детей обездоленных. И на стенах домов у Мартина Лютера Кинга появились соперники. Портреты «апостола ненасилия» соседствовали с портретами людей, которые говорили о том, что только насилие может излечить Америку. Под портретом Стокли Кармайкла, неистового юноши с шоколадным красивым лицом, стояла вызывающе дерзкая подпись: «Премьер-министр колонизированной Америки».
Еще один черный парень глянул с портретов. Опоясанный патронташами, с винтовкой между колен, он сидел в кресле: «Хью-Ньютон — министр обороны колонизированной Америки». От его позы, кресла, похожего на трон, винтовки вместо скипетра веяло вызывающе озорным, почти потешным и отчаянно ррреволюционным.
И, наконец, во множестве пошли портреты девушки с тонким красивым лицом и по-детски насупленными бровями: «Кэтлин Кливер. Баллотируется в 18-м округе в ассамблею штата как кандидат «партии мира и свободы». Она же кандидат партии «черные пантеры». Вписывайте Кэтлин Кливер в свои бюллетени!»
К этой-то девушке я и спешил на свидание — в дом 1419 по Филмор-стрит, в штаб-квартиру «черных пантер». На деловое свидание. Красивая девушка была замужем. Элдридж Кливер, талантливый журналист и писатель, а также «министр информации» того же правительства, сидел в тюрьме, обвиненный в покушении на полицейского. А в сан-францисских магазинах продавалась его книга «Душа на льду», сборник гневных эссе, плод предыдущей тюремной отсидки.
«Чего мы хотим?
1. Мы хотим свободы. Мы хотим власти, чтобы определять судьбу черных.
2. Мы хотим полной занятости для нашего народа.
3. Мы хотим прекращения грабежа белым человеком нашего черного населения...
7. Мы хотим немедленного прекращения полицейских зверств и убийств черных...
10. Мы хотим земли, хлеба, жилья, одежды, справедливости и мира.
Во что мы верим?
1. Мы считаем, что черные не будут свободны до тех пор, пока они лишены возможности определять свою судьбу.
2. Мы считаем, что федеральное правительство обязано дать каждому человеку работу или гарантированный доход. Мы считаем, что если белые американские бизнесмены не обеспечат полной занятости, то средства производства нужно взять у бизнесменов и передать общественности с тем, чтобы каждая община могла организоваться и дать всем своим членам работу и высокий уровень жизни.
3. Мы считаем, что это расистское правительство ограбило нас, и требуем теперь выплаты давнишнего долга в сорок акров и два мула каждому. Сорок акров и два мула были обещаны сто лет назад как возмещение за рабский труд и массовое истребление черных людей. Мы примем эту плату в деньгах, которые будут распределены среди наших многих общин. Немцы выплачивали возмещение за геноцид против еврейского народа. Немцы истребили шесть миллионов евреев. Американский расист уничтожил свыше пятидесяти миллионов черных людей, и потому, с нашей точки зрения, мы предъявляем скромное требование...
6. Мы считаем, что черных людей нельзя заставлять сражаться в рядах армии ради защиты расистского правительства, которое не защищает нас...
7. Мы считаем, что со зверствами полиции в черных общинах можно покончить путем организации черных групп самообороны, в задачу которых входит защита черных общин от угнетения и произвола полиции. Вторая поправка к конституции Соединенных Штатов дает нам право носить оружие. Поэтому мы считаем, что все черные должны вооружаться в целях самообороны».
Вот коренные пункты из программы «черных пантер». Вот почему их травят в буржуазной печати, обвиняют в терроризме, преследуют и даже убивают, хотя сами «пантеры» уверяют, что никогда не нападают первыми, как и их «прототип», что лишь настаивают на праве вооруженной самообороны, защиты от зверств и преследований полиции.
...Первую «пантеру» я увидел у двери дома 1419 по Филмор-стрит. На молодом негре был кастровский берет, пятнистые штаны парашютиста и черная кожаная куртка, перепоясанная широким белым ремнем, как у военного полицейского. На ремне дубинка. Не кустарная самоделка, а фабричный продукт высокого качества, освобожденный от трещин и сучков, молодой и упругий — минимальная заявка на власть и силу за дистанцией кулака.
Я вошел и неткнулся на клинки взглядов. И я попытался отвести эти клинки, взглядом же ответив им, что намерения мои самые мирные, не более чем доброжелательное любопытство. Взгляды по-прежнему кололи меня, ведь есть и любопытство зевак в зоопарке.
Кэтлин Кливер была почти светлолицая, контур подбородка не негритянский, губы тонкие, но демонстративным стягом расы венчала лицо широкая, как папаха горца, копна жестких черных, мелко курчавых волос. Кожаная куртка с круглым значком «Освободите Хью!». Черные высокие сапоги. Обилие черного искупало неожиданно светлое лицо и серые глаза предводительницы «черных пантер». Удивленно-веселое, почти детское выражение как бы по забывчивости часто являлось на ее лицо.