Ящик Пандоры
Шрифт:
Словом, она спешила и, очевидно, сильно раздражала туманное царство, потому что стук ее высоких каблуков гулко разносился по всему лабиринту огромного двора.
До родного подъезда оставалось совсем немного, когда она скорее почувствовала, чем услышала в белесой пелене негромкие, быстрые шаги позади себя, но не испугалась: мало ли кто из соседей, припозднившись, так же как и она, торопится побыстрее спрятаться от пронизывающей осенней сырости за дверью собственного дома.
Не испугалась она и когда вдруг почувствовала, что невидимый спутник — совсем рядом, и ощутила его руку на своих светлых, распущенных по плечам волосах. Собственно, это ощущение, возможно, даже успокоило ее: он не схватил, не дернул ее за волосы, а легко коснулся их, ласково проведя рукой от затылка к плечам.
— Кто… — Она быстро, но не испуганно повернулась, намереваясь слегка игриво поинтересоваться,
Но ничего подобного она не увидела. Зато ощутила ледяные, словно отлитые из нержавеющей стали пальцы у себя на шее, которые сразу же сжали ее горло так, что отчаянного последнего крика своего она не услышала, и никто не услышал: закричать она так и не смогла. Еще почувствовала она сильный удар в грудь, чуть выше солнечного сплетения, и вслед за ним еще один, и только после второго — боль и жар в тех местах, куда наносились удары. Однако понять, что удары наносят не рукой, а ножом, и тепло, которое чувствует она, — это тепло хлынувшей ее крови, она не успела: сначала сознание, а потом и жизнь покинули ее тело, медленно осевшее на влажную холодную мостовую, когда убийца ослабил хватку и разжал пальцы, сжимавшие ее шею.
Тело юной женщины обнаружили довольно быстро, спустя пару часов после убийства, когда к одному из подъездов подъехало такси, доставившее домой загулявшую в ночном клубе компанию — молодую пару, живущую в этом доме, и подругу жены, решившую заночевать сегодня у них. В тумане водитель чуть было не наехал на распростертое тело, и только профессиональный опыт позволил ему ударить по тормозам так быстро, что машина остановилась в нескольких сантиметрах отлежавшей на земле женщины. Находясь в состоянии стресса, он оказался не способен даже бегло проанализировать ситуацию и последовал за первым, наиболее расхожим объяснением, выскользнувшим из подсознания: женщина мертвецки пьяна. Таксист выпрыгнул из машины, изрыгая страшные ругательства, и уже занес ногу для удара по безжизненному телу, когда сознание наконец восприняло полностью картину, открывшуюся его взгляду.
«Господи, прости, что беспокою тебя по таким пустякам, но сделай, пожалуйста, так, чтобы он отказался от ужина, не приставал с разговорами и вообще сразу же завалился спать», — про себя молитвенно произнесла Ванда, вкладывая в эти нехитрые, почти детские слова всю силу своего убеждения, будто и правда дерзновенно полагая, что ей дано влиять на самого Господа Бога.
Разумеется, это было не так, и при всей своей страшной самоуверенности, раздражающей огромное количество людей, но справедливости ради следует отметить, некоторым образом обоснованной, Ванда была не настолько самонадеянной. Она верила в Бога, еще в ранней молодости определив для себя его образ как некой непознанной человечеством силы, оберегающей соотношение положительного и отрицательного во всей системе мироздания, начиная с масштабов планетарных и заканчивая каждой взятой в единстве и неповторимости человеческой душой. Это определение несколько примирило ее с вопиющими несправедливостями, происходящими периодически на свете, опять же в самых различных масштабах: рукотворными, чинимыми силами природы или вообще неведомыми силами, — ибо, согласно ее теории, каждая из таких несправедливостей — всего лишь некоторое и непременно временное нарушение баланса, которое рано или поздно будет восстановлено должным образом. Причем обе эти категории — «рано» или «поздно», как поняла она уже в зрелом возрасте, исчисляются отнюдь не в рамках общечеловеческих понятий времени. Потому заслуженная расплата не всегда настигает подлеца при жизни его и знающих о его мерзостях людей, что сильно их тревожит и обижает. Однако что есть людской век? Крупинка в песчаных просторах времени! И посланная кара падет на голову виновного, возможно, совсем в другом измерении. Но разве от этого сила ее уменьшится или меньшим будет его ужас пред карающей десницей?
Так рассуждала Ванда и стремилась жить согласно этой теории, сохраняя по возможности баланс добра и зла в своей душе и в своих поступках, хорошо понимая, что не бывает на земле абсолютного добра, как отсутствует, среди смертных во всяком случае, и абсолютное зло. При этом старалась она не очень увлекаться последним постулатом, ибо был он довольно коварным, оправдывающим собственные грехи клятвенными обещаниями себе же в ближайшее время восстановить баланс, сотворив какое-нибудь безмерно доброе и светлое дело.
Что же касается весьма панибратских разговоров с Господом, то привычка эта сохранилась у нее действительно с детства, и если не привита была, то по крайней мере весьма поощрялась покойной бабушкой. Та не очень жаловала официальную религию, но в Бога верила и сама предпочитала долгие задушевные беседы с Создателем постоянному повторению заученных слов молитвы.
Но как бы там ни было, просьба Ванды была выполнена или все сложилось само собой — словом, едва переступив порог ее квартиры, Подгорный тут же заявил, что не намерен стеснять ее ни в чем и не воспользуется более ни минутой ее времени. Он хотел только принять душ, ее же смиренно попросил бросить ему у порога какую-нибудь тряпочку помягче — на большее, по его утверждению, Подгорный не рассчитывал.
С чувством величайшего облегчения и даже благодарности Подгорному Ванда быстро постелила ему постель на просторном диване в своем кабинете, налила кружку горячего, не очень крепкого чая с лимоном и даже подвигла себя на то, чтобы аккуратно поставить ее на сервировочный столик, который она затем подкатила вплотную к дивану и накрыла белой полотняной салфеткой. Подгорный довольно быстро принял душ, облачился в свой же старый махровый халат, оставленный Вандой со времен их совместного проживания в качестве гостевого, и проникновенно сказал «спасибо». Уже через несколько минут сквозь плотно прикрытую дверь кабинета раздался его зычный храп, перемежающийся громкими жалобными стонами. «Сволочь!» — еще раз с чувством обругала бывшего мужа Ванда, снова вспомнив о внучке убитого старика, которой сейчас действительно требовалась психологическая помощь, в этом Ванда была уверена абсолютно. Ей нужен был именно психолог, а не те «шестерки», которых Подгорный отправил, дабы охранять ее и заниматься организацией похорон.
Откуда взялась в ней такая уверенность, Ванда толком еще не понимала, но ощущения, возникающие вдруг, без видимых на то оснований, были ей хорошо знакомы, и она привыкла доверять им, ибо ни разу еще не была ими обманута.
Она остро чувствовала, как плохо сейчас бедной девочке, и даже корила себя за то, что не заставила Подгорного разыскать ее и привести к ней. Но была и еще какая-то причина, определявшая желание Ванды во что бы то ни стало видеть девочку у себя и говорить с ней. Об этом она и намеревалась поразмышлять теперь, когда все препятствия к тому были устранены: храп и стоны Подгорного ей нисколько не мешали, напротив, создавали ощущение защищенности от помех с его стороны.
Итак, девочка, которую звали Соней, или Софьей Савельевной Ильиной, пришла на работу к Подгорному после окончания Финансовой академии почти год назад — осенью прошлого года. Разумеется, попасть на работу в структуру, подобную структуре Подгорного, просто так, с улицы, даже имея блестящий диплом и наилучшие рекомендации, невозможно. Обитатели башни и им подобные уже давно сбились в кланы и чужаков в свои ряды не пускали: даже на самые неприметные должности, даже в охрану и обслугу, садовниками и дворниками брали своих, ибо у каждой проверенной горничной наверняка была сестра, а у каждой жены босса или его заместителя оказывалась малообразованная и лишенная амбиций племянница-провинциалка или непутевый кузен, вовремя не вышедшие в люди. Так формировался клан. Разумеется, Соню Ильину, ничью сестру, жену или племянницу, гак просто на должность пусть и не ключевую, но все же вполне приличную и — что немаловажно! — дающую перспективы хорошего роста, клан бы не принял.
Но случилось непредвиденное и совершенно на первый взгляд с судьбой Сони не связанное. Подгорный «сорвался с цепи» и пустился во все тяжкие. Имелось в виду, что Виктор Подгорный, попросту не замечавший других женщин, будучи мужем Ванды, по инерции сохраняя эти же принципы, оказавшись в лапках Татьяны, отходил от них постепенно все дальше и дальше, освобождаясь от наваждения Ванды весьма оригинальным способом — при помощи потребления суррогатной Таньки. И час настал: он услыхал вожделенный звон павших оков, полной грудью вдохнул пьянящий воздух свободы и рванулся в хмельной гон загула, словно желая наверстать упущенное. Разумеется, все это бывший муж творил подсознательно, отнюдь не ставя перед собой четкой цели догнать и перегнать Казанову. На данный момент, по его собственному признанию, он поддерживал одновременно несколько постоянных связей, из которых самой серьезной и далеко идущей мог стать роман с несчастной Иришкой. Но контекст «мог стать» употреблен был Вандой не только но причине трагической гибели Иришки. Успешному развитию этого романа уже серьезно угрожало, помимо Танькиной лютой ревности, и нечто другое, гораздо более серьезное, хотя еще и не осознанное самим Подгорным.