Ящик Пандоры
Шрифт:
Таковой была ситуация в середине октября последнего года уходящего столетия, и если кто-то в эти дни имел все основания ожидать скорого Апокалипсиса, то в семье Титковых царило относительное спокойствие и, быть может (мы так давно и мало говорим об этом, что совсем забыли, что оно такое на самом-то деле!), — счастье.
Кузе в тот день исполнилось три месяца, и было решено праздновать юбилей, насколько позволяли возможности. А они вполне позволяли не работающей последнее время Галке накупить в супермаркете несколько коробок вкуснейших восточных сладостей к чаю и разнести их соседским старушкам. Старушки Кузей восторгались по причине не только известных его достоинств, но еще и потому, что он довольно быстро освоил пользование унитазом и, когда таковая
Дома же ожидался дневной прием соседских детей с обильным угощением и торжественный домашний ужин в узком семейном кругу. Кузе с утра повязали бант, который он с возмущением содрал. Та же участь постигла и кошачий цилиндр, белый шарф и белые налапнички-перчатки, купленные в специальном магазине. В конце концов воля именинника сочтена была священной, и от него отстали — дел и так хватало всем.
Когда старушки уже распечатали свои коробки с рахат-лукумом и пахлавой, а стол в «большой» комнате, как по привычке называли крохотную проходную комнату в двухкомнатной квартире Титковых (новое жилье планировалось к середине следующего года, если, разумеется, все будет в порядке, то есть банк останется на плаву), был сервирован по всем правилам протокола, возникла необходимость потревожить царственное Кузино уединение и поместить его, хотя бы в начале пиршества, во главе стола.
Именно в эту минуту выяснилось, что Кузи в квартире нет.
Сначала все только слегка встревожились, потому что Кузя был котом, а вернее, котенком совершенно домашним — на улицу его выносили пару раз на руках, а попытка выпустить его на траву, тогда еще уютную, густую и зеленую, вызвала у кота буквально нервное потрясение, посему решили больше не экспериментировать. Кузя «гулял», сидя на узком подоконнике под широко открытой форточкой, озирая окрестности царственным взглядом желтых, совершенно круглых глаз.
Тревога поначалу была совсем легкой, поскольку именно сегодня Кузю, по случаю торжественного дня, буквально затаскали на руках и дети, и взрослые. Его по меньшей мере несколько раз выносили из квартиры, чтобы продемонстрировать чьим-то совсем крохотным братишкам и сестренкам. Стали искать в квартирах, где мирно сопели те самые младенцы. Кузя там не задержался.
Тревога нарастала. Стали искать в подъезде, полагая, что праздничная суета и постоянно открытые двери подвигли кота на решительные действия и он самостоятельно покинул квартиру. Подъезд был обшарен с тщательностью и дотошностью, свойственными только детям, сознательно и с желанием выполняющим работу. Подъезд был пуст.
Тревога становилась паникой. Боевой и очень решительный отряд численностью около десяти человек — детей и подростков от семи до тринадцати лет — прочесал округу с удвоенным рвением, несмотря на мерзкую погоду. Родители, хотя и обеспокоенные неизбежными простудами, а то и более серьезными последствиями блуждания под моросящим дождем, детей не останавливали. Кузи не было нигде.
Уже начало смеркаться, когда единственной достоверной версией стала та, что Кузю просто-напросто украли. Все как-то сразу вспомнили, сколько стоит маленький ласковый котик, и… почему-то стало легче. Во-первых, очевидны стали пути дальнейшего поиска, но главное — это значило, что котенок вне опасности. Никто не станет воровать дорогого кота для того, чтобы причинить ему зло. Само собой разумелось, что его будут кормить, держать в мало-мальски приличных условиях и прочая, прочая, прочая… исходя из того, что животное должно иметь товарный вид.
Расходиться, однако, никто не собирался. Дети постарше уверенно называли некоторых соседских сверстников и пару-тройку местных алкашей из тех, кто вполне мог польститься на Кузю как объект извлечения материальных благ, и изъявляли желание немедленно разыскать и тех и других. Взрослые склонялись к идее расклеивания объявлений с обязательным упоминанием вознаграждения и воскресного посещения Птичьего рынка. Кто-то не очень уверенно предложил позвонить в милицию.
Однако судьбе то ли надоело куражиться, то ли, напротив, стало вдруг жаль таких непохожих людей, объединенных вдруг такой странной, особенно по нынешним временам, для всех тревогой. В коридоре тихо звякнули колокольчики дверного звонка, и практически сразу же за ними — дверь была не заперта — в комнату шагнул сосед, одиноко обитавший в квартире на первом этаже. Мало кто помнил его имя, а после того как по экранам страны много уже лет назад с триумфом прокатилась французская комедия «Чудовище», содержания которой теперь, разумеется, никто не помнил, соседа иначе как Чудовищем в округе не звали. Впрочем, далее он вряд ли когда-нибудь выбирался. Некоторые в комнате отвели глаза: Чудовище был первым кандидатом на роль обвиняемого в краже, однако он зачем-то пришел сам. Вместе с Чудовищем в комнату вползли промозглая, почти ночная уже сырость, затхлый запах подвала, чердака или просто давно не убираемого жилища, немытого человеческого тела, утлой ткани и устойчивый винный дух, который нельзя было назвать даже перегаром, поскольку это был постоянно обновляемый и подкрепляемый дух. Было еще что-то, чего не назовешь словами, но что сразу вгоняет нормального человека в тоску и уныние.
— Вы что-то знаете? — Галка первой нарушила довольно долгую паузу, во время которой Чудовище тупо оглядывал присутствующих, как бы вспоминая, как это он оказался при таком большом стечении народа.
— А?.. Это… Вы своего кота где искали?
Заговорили все разом, преимущественно дети. Они очень торопились, словно малейшее промедление могло стереть в их памяти те места, которые обошли и обшарили они в поисках Кузи. Но спешка была напрасной, ибо первым же прозвучало слово «сквер». Чудовище слово услышал, и опухшие крохотные глазки дрогнули, как глаза у животного или душевнобольного человека, когда вдруг доносится до их слуха слово, значение которого им понятно.
— А!.. Это… Плохо искали… Там он, ваш Кузя, в сквере… Пойдем покажу… кто хочет, конечно.
Кузя действительно был в сквере, вернее, в небольшой березовой рощице, которая сейчас, осенью, более похожа была на золотистый кустик в окружении высокого плотного частокола домов-башен.
Не было ничего удивительного в том, что дети не нашли Кузю сразу: они ведь искали его на земле. А Кузя, вернее то, что от него осталось, висел на дереве, над землей, на уровне глаз высокого взрослого человека. Оранжевый котенок не очень бросался в глаза в золотистой еще не облетевшей листве, заметнее были капли его крови. Кузю не просто повесили на одном из суков тоненькой березы, палачу показалось этого мало, и он вспорол пушистый животик крохотного животного: внутренности длинной кишкой болтались внизу, словно продолжая вытянутое в предсмертной судороге тельце.
Но самым жутким было не это. Когда, собравшись с силами, кто-то из соседских мужиков аккуратно снял тельце котенка с дерева, на шее крохи обнаружилась короткая, но довольно толстая золотая цепь, за которую засунута была записка. Листок бумаги в клеточку, выдернутый скорее всего из ученической тетрадки, был перекручен и смят. Палач, похоже, оставил записку напоследок и, обворачивая ее вокруг цепи, спешил. Кроме того, бумага была густо запачкана кровью, но прочитать написанное все же удалось.
«Смерть новым хозяевам жизни! Акакий Акакиевич», — написано было на смятом клочке.
Дети плакали тихо, а взрослые молчали.
— Вот сука! — сказал, ни к кому не обращаясь, Чудовище и, повернувшись, медленно зашагал к дому.
Ванда действительно хохотала искренне и громко. Непозволительно громко, с учетом тех обстоятельств, которые предшествовали ее встрече с бывшим мужем.
Узнав сногсшибательную новость, она не испытала ничего, кроме желания немедленно расхохотаться, и позволила себе это, наплевав на все приличия и душевное состояние Виктора. Потому что это правда было очень смешно.