Ящик водки. Том 1
Шрифт:
Сейчас, когда империя перестала существовать, сложившийся стереотип поведения деструктивен. Он дезориентирует человека. Мир перестал быть для него позитивным и логичным. Все происходящее производит на него угнетающее впечатление нравственного упадка и деградации.
Общество должно сформировать другие правила, в рамках которых человек был бы способен на поведение, осознаваемое им, как соответствующее общественной норме.
Основой этих правил поведения, на мой взгляд, должны стать инверсии имперско-коммунистических принципов. Эти инверсии давно хорошо всем знакомы. Однако в силу культурной традиции они имеют сильную негативную окраску, поэтому при всей их простоте артикуляция этих принципов производит шокирующее впечатление, и потребуется время для того, чтобы общество восприняло их как норму.
Например, простой и понятный принцип: никто никому ничего не
Допустим, человек должен платить налоги. Но тогда и налоги должны быть разумными и не снижать стимулов к позитивному труду.
Допустим, человек должен уважать старших. Но и тогда старшие должны быть достойны уважения своим опытом, умом, достоинством. А просто так уважать за то, что кто-то больше тебя прожил витков Земли вокруг Солнца, почему?
Нельзя обижать слабых. Согласен, но только в том случае, если слабые не используют этот принцип и не садятся на голову, как Фома Опискин у Достоевского в «Селе Степанчикове».
Гражданин должен защищать Отечество. А если Отечество собирается не защищаться, а нападать? А если не в армии, а во внутренних войсках, т.е. не для защиты Отечества, а в полиции? Отечество тебя кормило, поило, а ты!.. А если не кормило и не поило? Не лечило и не образовывало? Не защищало? А если я его буду защищать, как оно лечит, это нормально? Принцип «должен» возникает только в обе стороны. Я тебе должен, поскольку ты мне должен. И оба признают этот обмен обязательствами эквивалентным. А так просто, по факту, ни с того ни с сего, действительно никто никому ничего не должен.
Империя всегда культивирует у подданных немотивированное чувство долга. Это чувство, впитанное с молоком матери, воспринимается ими как норма. Сравните два высказывания. Горбачев в 1986 году на вопрос западного корреспондента о возможности свободных выборов в Советском Союзе совершенно искренне ответил: «В 1917 году наши отцы уже сделали свой выбор» — и что-нибудь в духе: «…еще мой отец служил старому герцогу, и я, дворянин, не нарушу отцовской клятвы! Честь имею!..» — «Партия сказала: надо, комсомол ответил — есть!» — «Есть такое слово: надо!» — «Труба зовет!» И т.д. и т.п. Вся эта феодальная романтика, вся эта железная поступь легионов Третьего Рима теперь не востребована. Однако люди живут по безнадежно устаревшим статьям общественного договора. «Нет уж вы, пожалуйста, берите нашу верность, нашу самоотверженность», — говорят они. «Ах, она вам не нужна? Вам нужно, чтобы мы сами о себе заботились и отвечали за свое благополучие? Вам нужно, чтобы мы были не подданными, а гражданами?» — сетуют они. «Вы какие-то ненастоящие. Может, царя подменили?» — ужасаются они своему выводу [2] . Михаил Леонтьев как-то очень верно заметил, что если человек, который в течение нескольких лет залезает в шахту, добывает уголь и ничего за эту работу не получает, то это у него не работа, а хобби. Вспомните пантелеевского мальчика, которого товарищи, играя в войну, поставили часовым и про него забыли.
2
Помните, как у Чехова в «Вишневом саде», старый Фирс говорил: «Это было еще до несчастья…» — «До какого несчастья?» — спросили у него. «До воли», — ответил старый слуга…
Шахтерам никто ничего не должен. Ни государство, ни налогоплательщики. Но и шахтеры ничего никому не должны! Как говорится: «Война закончилась, всем спасибо, все свободны…» Но они воспринимают это по-другому. Мой дед копал уголь, мой отец копал уголь, и я буду копать уголь. Вокруг, на многие сотни километров — пустые деревни. Сажай картошку, выращивай поросят, заведи корову, прокорми себя, детей… Нет, я не такой, чтобы нарушить клятву. Я не изменю старому герцогу. Что ни говори, а царь ненастоящий. Что за напасть такая — воля? Перегородим-ка мы лучше Транссиб. Мы заставим этих господ в Москве выполнять заветы отцов.
Помимо прочего, это еще и хорошее оправдание собственной душевной (не физической) лени: чего мне о себе заботиться, если обо мне должны (!) позаботиться?
Еще один принцип (тоже инверсия) — никто никого не обязан любить. Тут уж самый прожженный прагматик закипает праведным гневом: как это нас никто не любит?
Ваш покорный слуга на собственной шкуре испытал почти физиологическое неприятие этого тезиса, когда осенью 1998 года в интервью заявил, что Россия никому не нужна, кроме ее самой. Что
Здесь же важна абсолютная, всеобщая уверенность, что мы всем интересны, нами втайне восхищаются и даже если в открытую ненавидят, то в глубине души жутко завидуют. Дальше идет довольно нудное, набившее оскомину еще со школьной скамьи, перечисление, чему завидуют: нашим просторам (отдельно — лесам, полям и рекам), нашей духовности, нашей великой истории, нашей культуре и т.д.
Сами мы этого ничего не ценим и не любим (зачастую, применительно к истории и культуре, и не знаем), но уверены, что другие, антиподы, должны знать и, что важно, любить. А главное, они должны, просто обязаны любить и хотеть нас — широкоплечих, голубоглазых шатенов, добрых (?) и щедрых(???)!. Это под сомнение не ставится. Это аксиома. Это стержень нашей ментальности [3] . Причем мы освобождены от необходимости платить той же монетой, как та красавица, за которой увиваются тысячи женихов и она просто физически не может ответить всем взаимностью, но капризничает, устраивает ухажерам испытания в любви, проявляет жуткий эгоизм. Это представление о всеобщей любви к нам сублимируется в странный тезис о неизбежности желания нас покорить. Уже стало банальностью говорить о том, что Россия — это женщина. Так вот ее, влажную, теплую, спросонья, все норовят обуздать, покорить, ею овладеть. Это не обсуждается. Факт.
3
Вспоминаются плакаты сталинско-застойной эстетики, где, символизируя дружбу народов, «тевтонской свиньей» выстроились представители пятнадцати «братских» республик. С крыльями «свиньи» все было ясно: там стояли, чередуясь полами, представители всех (кроме РСФСР) республик в национальных костюмах. Причем по мере удаления от центра уменьшалась лояльность этноса Старшему Брату. Крылья замыкали, как правило, представители прибалтийских республик. Но в центре стоял загадочный персонаж в штатском. Наличие в центре человека в штатском объяснялось просто — это русский. Я почему-то сразу так и понял. Хотя впервые задался этим вопросом лет в пять. Так вот, этот русский в штатском был широкоплечий шатен. Говорят, до Второй мировой он был блондином, но потом перестал. Отгадайте, почему?
К сожалению, ничем не могу порадовать. Нас не любят. Нас даже не ненавидят. Мы всем безразличны. Нас немного побаиваются, поскольку наслышаны о нашей вполне реальной непредсказуемости. А так нет, не любят.
И вообще: никто никого не обязан любить. Хочешь — люби, не хочешь — не люби. Не мешай любить другим. Не заставляй любить других.
— Вы любите Сартра?
— Нет, я не люблю Сартра.
— Как? Интеллигентный человек должен любить Сартра!
Вот пример классической имперской идиотии, воспринимаемой нами как норма: «…должен любить…» Этих два глагола у человека с нормальной психикой не могут идти друг за другом. Еще раз. Никто, ничего, никому не должен. Никто не обязан никого любить.
Можно перечислять эти инверсии до бесконечности. Каждый за себя, один бог за всех. Никто тебе не поможет, если сам себе не поможешь. Живи сам и не мешай жить другим.
Есть и народные мудрости, которые смогли устоять под напором абсурдных норм поведения. Дружба — дружбой, а табачок — врозь. На бога надейся, а сам не плошай. И много других, воспитывающих бодрость и сметливость, самостоятельность и индивидуализм.
Но инверсия имперской ментальности представляет собой лишь необходимое, но не достаточное условие нормального развития. Она лишь дает человеку систему координат, в рамках которой он воспринимает разворачивающиеся в мире события конструктивно. У него складывается впечатление позитивности происходящего.
Необходимы еще и топливо, энергия, которые будут питать механизм созидательного функционирования общества. И здесь, безусловно, правы братья Стругацкие, когда устами своего героя в «Пикнике на обочине» говорят: «Добро можно делать только из зла, потому что его больше не из чего делать…»
Экспансия — вот топливо для созидания. Есть ли в мировой истории примеры созидательной экспансии?
Наиболее известным примером такой экспансии является «покорение Дикого Запада» американскими колонистами. Продвижение на Запад, через бескрайние прерии к тихоокеанскому побережью Северной Америки является впечатляющей эпопеей реализации энергии людей, и одновременно сам процесс этой колонизации выработал такие нормы общежития, которые процесс общественного прогресса сделали саморегулируемым.