Августа вторая половина, вторая половина дня,Залитая солнцем луговина,комарино-стрекозья толкотня.Медленно скользящая лодка, мелкая теплая вода.Если что-то значит слово «кротко», то это да, ему сюда.Будто все затем и рождалось,чтоб долго и тихо увядать,А я, смешавши зависть и жалость,явился все это увидать.Жизнь моя, позднее лето, тающий запас, тихий час!И если я так люблю все это,чувствуя ваш прицельный глаз,Чуя вонь вашего расцветаи видя весь ваш иконостас, —То как бы я любил все это, если бы не было бы вас!И я бы умолк на этом месте, будь мне, к примеру,двадцать шесть, —Вокруг и тогда хватало жести, но это быладругая жесть.А если б вошел я, против правил, в ту же рекудесять лет спустя —Тогда бы, наверное, прибавил,слезою невольною блестя,Что этот миг теплого покоя —всего запятая перед «но»,А дальше начинается такое, которое любить мудрено:Дробный бег поезда за лесом,осеннее «налетай, братва»,Идиллия сперва сдана бесам,потом укрыта снегом и мертва.Ветер по пустому перронусвищет все громче, все лютей.Поистине, как любить природу, если бы не было людей?Я всю эту книжку-раскраску из охры, свинца и синевыНахваливал только по контрасту:угрюмо, но все-таки не вы.Я вряд ли бы так любил все это,не помни я, какие вы есть.И это реверанс от поэта,которому стало тридцать шесть.А нынче, когда вы так горазды везде распространяться,как газ, —Я думаю: все-таки без вас бы.Лучше бы все-таки без вас.А то, вспоминая вашу лажу, я даже на этом берегу,Даже и дачному пейзажу по-прежнему верить не могу.Идиллию видишь? Разуверься.Все маска, искусное вранье.Мне видится теперь изуверство в юродивой кротости ее.Все маска, цветущая ловушка, и даже серебряная нитьЛетит над кустами, потому что иначе тебя не приманить.И все эти отмели и плесы на сонной августовской рекеПохожи на пьяные слезы убийцы в ночном кабаке.Не жалко
никого. Потому что, где раньше былаблагая весть —Мне видится ловушка, ловушка. Так я говорюв сорок шесть.Через десять лет, вероятно, —граница не так уж далека —Все уже мне будет понятно! Подумаешь, река – и река.Я в ней постепенно растаю. В эту рыжину и свинецЯ уже полвека врастаю – должен же врасти наконец.С годами, к несчастью или к счастью,смирение, охра, рыжина —Я стану, как и все, твоей частью.А часть дара речи лишена.
«Хорошо бродить по дворам Москвы, где тебя не ждут…»
Хорошо бродить по дворам Москвы, где тебя не ждут,Где сгребают кучи сухой листвы, но еще не жгут.Не держа обид, не прося тепла – обожди, отсрочь…Золотая осень уже прошла, холодает в ночь.Миновать задумчиво пару школ или хоть одну.Хорошо бы кто-то играл в футбол или хоть в войну.Золотистый день, золотистый свет,пополудни шесть —Ничего бы, кажется, лучше нет. А впрочем, есть.Хорошо в такой золотой Москве, в золотой листве,Потерять работу, а лучше две или сразу все.Это грустно в дождь, это страшно в снег,а в такой-то часХорошо уйти и оставить всех выживать без вас.И пускай галдят, набирая прыть, обсуждая месть…Ничего свободней не может быть. А впрочем, есть.Уж чего бы лучше в такой Москве, после стольких нег,Потерять тебя, потерять совсем, потерять навек,Чтобы общий рай не тащить с собой, не вести хотя бНа раздрай, на панику, на убой, вообще в октябрь.Растерять тебя, как листву и цвет, отрясти, отцвесть —Ничего честнее и слаще нет. А впрочем, есть.До чего бы сладко пройти маршрут —без слез, без фраз, —Никому не сказав, что проходишь тут в последний раз,Что назавтра вылет, прости-прощай, чемодан-вокзал,Доживай как хочешь, родимый край, я все сказал.Упивайся гнилью, тони в снегу. Отдам врагу.Большей радости выдумать не могу. А, нет, могу.Хорошо б, раздав и любовь, и город, и стыд, и труд,Умереть за час до того, как холод сползет на пруд,До того, как в страхе затмится разум, утрется честь,Чтоб на пике счастья лишиться разом всего, что есть,И оставить прочим дожди и гнилость, распад и гнусь…Но боюсь представить такую милость.Просить боюсь.
1914. Оратория
1. Сербская пляска, или Баллада о большой рвоте
Сербская пляска,или Баллада о большой рвотеОтважной Сербии сыныПланируют теракт.Они бедны, они больны,Им нечего терять.Сегодня будет главный шансДля их рисковых банд:Приедет Франц, приедет Франц,Приедет Фердинанд!Сегодня пулею однойИль парою гранатСвободу Сербии роднойКупить они хотят!Наганы есть, и роздан яд,И двадцать пять гранат.Был чудный день. Стоял июнь.Жара, покой и лень.Символика куда ни плюнь —Святого Витта день.Со дня того, с минуты той —Наяривай, тапер! —Весь мир плясал, как Витт святой,И пляшет до сих пор.С морганатической женойНа маленький перронВыходит Франц – еще живой,Уже приговорен.По узким улицам кортежПлетется прямо в рай.Семь раз отмерь, один отрежь,Прицелься и швыряй!Вот он направо повернул,Заканчивая путь…Один гранату не швырнул,Другой не смог швырнуть!Студент орет на кутеже,Но в битве – дилетант!Еще минута – и ужеСпасется Фердинанд!Но Чабринович удалой —Пенсне и борода! —Воскликнул грозное «Долой»И кинул. Не туда.
(Общий танец, ликование, повторение куплета.)
Он в Фердинанда не попал,Попал совсем не в то,И взрыв буквально разметалСоседнее авто.Тогда он храбро принял яд,Пилюлю проглотив,Как сговорился час назадОтважный коллектив.А рядом там текла река,Холодная вода,И чтоб уже наверняка —Он бросился туда.Меж тем река была мелка —Никак не умереть! —И поглотила смельчакаЕдва-едва на треть.И яд был тоже так себеИ действовал едва —Как все в студенческой борьбеЗа сербские права.Он был припрятан под полой,Но бил не наповал,И Чабринович удалойОтчаянно блевал.Его рвало тупой борьбой,Напрасною божбой,Европой, шедшей на убой,Кончающей с собой,Он извергал напрасный пыл,Подпольный комитетИ все, чем он напичкан былЗа двадцать юных лет.Потом он загнан был, как зверь,И помещен в тюрьму,И возвращаться мы теперьНе думаем к нему.Несостоявшихся убийцОпять собрал кабак,И все гадали, как тут быть,И все не знали, как.Один заметил: «Примем яд,Иначе нас возьмут —Ведь мы буквально час назадРешили это тут!»Другой заметил: «Ерунда!Я знаю вариант —Мы все пойдем туда, кудаПоехал Фердинанд».Не набиралось большинство,Скандаля и грубя.Один кричал: добьем его!Другой: убьем себя!И самый маленький из всех,Упорный либерал,Гаврило Принцип, как на грех,Там больше всех орал.Герой, с отвагою в груди,Хотел на пьедестал…Ему сказали:– Уходи.Гаврило, ты достал.Вот кофе, парень, вот еда —Попей давай, поешь…И он пошел туда, кудаОтправился кортеж.Он там в отчаянье бродил,Пугал собой народИ жадно, словно крокодил,Впивался в бутерброд.Меж тем эрцгерцог и жена,Супруги без колец,Решили, что отраженаОпасность наконец.– Поедем в госпиталь, ма шер! —Воскликнул Фердинанд,И с ними сел в машину мэр,Спокойствия гарант.На Аппель двинулся кортеж,А надо бы домой:Ведь через миг пробьется брешьВ истории самой!Гаврила Принцип их узрел,Свершился приговор —И он прозрел, и он дозрелИ выстрелил в упор.Эпоху тряски на сто летИ больше, как ни жаль,Открыл бельгийский пистолет«Фабрик националь».Кабак отчаянно гулял,Но кончился запал:Пронесся слух, что он стрелялИ, кажется, попал!Теперь бежать – напрасный труд.Решился весь отряд:Поскольку всех сейчас возьмут,Давайте выпьем яд!Но яд, история гласит,Какой-то был не тот,Не получился цианид,И вот их дружно рвет.Когда с оружьем наголоВбежал отряд рубак,О Боже, как их всех рвало!Смутился весь кабак.Лицо у кельнера белоИ дыбом волоса.Двадцатым веком их рвало,Он так и начался!Двадцатый век, удар под дыхЖелезным кулаком, —С кровавой рвоты пятерыхВ Сараеве глухом!Зловонный век концлагерей,Тщеты и нищеты,Краснознаменных блатарей,Дошедших до черты,Век палачей, и стукачей,И газовых атак,Бесплодных пафосных речей,Сторожевых собак,Террора, паек, вшей, и гнид,И озверевших масс —Всем этим их еще тошнит,А рвет сегодня нас!Довольно! Музыка гремит!Пора пуститься в пляс!
2. Колыбельная
Спите, глазки закрывая,Ночь душна, ночь темна.Завтра будет мировая,Мировая война.Вот вам ваши безрассудства,Медам и месье:Завтра все еще проснутся,Послезавтра – не все.Спи, о житель Австро-Венгрии,Не тревожься, старина.Рано знать тебе, наверное,Что развалится она.Спи спокойно и здорово,Ибо Родину твоюРазорвет, как рядовогоВ послезавтрашнем бою:Разлетится сверхдержаваНа края и города —Руки слева, ноги справа,И не склеишь никогда.И Европа довоенная —Сроки черные близки —Вся, как ваша Австро-Венгрия,Распадется на куски.Все наследство, все богатствоБудет попрано скотом,Так и будет распадатьсяСотню лет еще потом:Тонкой сложностью подавитсяИ захочет простоты…Так с тех пор и распадается.Распадешься так и ты.Все развалится на атомы,Ибо трут уже искрит:С офицерами, солдатамиИ пирожными бисквит.Спи, мой немчик, спи, мой бюргерчик,Спи, покуда не в строю!Ты заплатишь в близком будущемРепарацию свою.И за Ницше, и за Бисмарка,И за бабу, и за плеть…Сорок лет, как тлеет искорка, —Шесть часов осталось тлеть.Ох, расплатится Германия —Так, что сдвинется с ума!Ох, расплатится карман ее,А потом она сама!За воинственный, раззявленный,Строевой и уставнойДух гороховый, казарменный,Философский и пивной.Спи, как спит земля притихшая,Спи, слезливый крокодил,Спи, пока еще антихристаТвой народ не породил, —Ты увидишь кружку пенную,Дом родной, железный строй,Спи себе, покуда первуюНе затмил кошмар второй.Все падет, как звезды августаИз мерцающих пустынь.Спи же, мой уютный Августин,Мой кровавый Августин.Спи, дитя прекрасной ФранцииС первым пухом на губе!Спи, пока в железном панциреВраг не катится к тебе.На исходе срока годностиВаш Почетный легион,Ваши воинские доблестиИстощил Наполеон,И куда уж вам бросаться тамВо вселенский ералаш?Вы годились в девятнадцатом,А двадцатый век не ваш.Вряд ли я тебе поведаюПро последнюю бедуЗа последнею победоюВ восемнадцатом году.Спите, русские касатики,В нескончаемой степи.Спи, Россия! Что сказать тебе?Не проснись, Россия, спи!Что потом с тобою сбудется?Не дано вернуться вспять.Как война тебя добудится,Так потом тебе не спать.Белых негров Абиссиния!Всех измучил вечный бой,Но всего необъяснимееТо, что сделалось с тобой.Где твои герои верные?Всех покрыли ложь и зло.Знаешь, даже Австро-ВенгрииКак-то больше повезло.Ну, а где у нас несчастнейший?Предъявите поскорей!Спи, еврей! Не пробил час ещеГлавной битвы. Спи, еврей!Племя скудное, бесправное —В этой гибельной цепиТы звено еще не главное.Час не пробил, так что спи.Не твое гремит побоище.Пусть растет всемирный стыд —Твой еврейский Бог с тобой еще,Только он, похоже, спит.Спи, Господь! Застыли лопасти,Не работают винты,Но сдержать свой мир у пропастиНе сумеешь даже ты.Силы дикие, подземныеРвутся к небу, застят свет.Задержать грехопадениеТы не можешь.Или нет?Неужели все мне кажетсяИ земля еще тверда?Нет.Под собственною тяжестьюМир срывается туда,Где уже вода купельнаяНикого не окропит,Никакая колыбельнаяНикого не усыпит.Спите, старые империи,Топки завтрашней дрова!Завтра сгинут все критерии,Все законы, все права.Кто из вас поверит возгласуЗапоздалого стыда?Горе призывному возрасту,Остальным – вообще беда.Проплывут часы последние,Безмятежные, бесследные.Проплывет последний час.Спите.Я не сплю за вас.
3. Финальный зонг
Ну вот оно все и кончилось, царившее в мире зло.Ну вот оно все и скорчилось, накрылось и уползло.Отныне не будет ближнего боя, и злобы, и суеты —А только небо сплошь голубое, и бабочки, и цветы!Нам больше не будут сниться фосгенные облака.Француз обнимет австрийца, австриец – сибиряка,Бельгиец обнимет немца, с Парижем споет Потсдам,Голодный скажет: «Наемся!»,богатый скажет: «Раздам!»,Для пуль отныне – только тир, уже никто не дезертир,ликуют солнце, воздух и вода,Поскольку мир-мир-мир, отныне мир-мир-мир,и больше сроду,сроду никогда!Закончились все прощания, разлука упразднена.Виновна во всем Германия, и платит пускай она.Но мы простим Германию, Боже, и наш порыв объясним,Поскольку немцы ведь люди тоже,пусть платят,а мы простим!Нет-нет, никакой обиды, а только светлая даль!Остались лишь инвалиды, которых, конечно, жаль,И пусть бы они не очень обрубками тут трясли,Напоминая прочим, что боги не всех спасли!Бегите все на братский пир, заполним хохотом эфир! Пусть минет двадцать лет и даже сто —Навеки мир-мир-мир, всеобщий мир-мир-мир,и больше сроду,сроду ни за что!Пусть Англия в вальсе кружится, Италия пиццу ест!Ведь после такого ужаса на войнах поставлен крест.Не может быть повторения безумных всемирных драк,Хоть русские тем не менее бунтуют, но это – так…Да здравствует Лига наций,большой мировой конвент!Как говорил Гораций, лови, так сказать, момент!Пускай зарастут окопы, пускай затянутся рвы,На старых костях Европы – волна молодой травы!Пора домой, в уют квартир,где спальня, ванна и сортир,а если повезет, и телефон!Навеки мир-мир-мир,желанный мир-мир-мир,и дальше только,только,только он!А дальше только Сталинград,а дальше только Ленинград,Судеты,Варшава,Триест,Катынь, Хатынь, Тулон, Берлин,Одесса, Ржев, Орел и Клин,Освенцим,Майданеки Брест!Ни Бога, ни черта, ни жалость, ни милость,ни веры,ни сил,ни добра,А дальше такое, что вам и не снилось;спасибо,прощайте,ура.
Стансы
Хочется побыть немного с массой.Масса, я хочу догнать тебя!Слышать не «Смывайся, толстомясый!» —А «Иди сюда, Гаргантюа!».Как творцу «Спекторского» когда-то,Хочется совместного труда.Уезжать не хочется, ребята —Не в Париж и вовсе никуда.И покуда телек год за годомНагнетает пафосную жесть —Как охота быть с моим народомТам, где мой народ, к несчастью, есть!Хочется уйти из отщепенцев,Чей удел – пиндосников лизать.Хочется писать про ополченцев,Страстных и зубастых, так сказать, —Как из Новороссии Прилепин:Смех его немного нарочит,Да и стиль не столь великолепен,Но восторг не спрячешь, он торчит!Не сложить торжественную оду,Не пролезть в услужливую лесть.Вот беда – не нужен я народуТам, где мой народ, к несчастью, есть.Толку ли от несоленой соли?Пресную вышвыривают вон.Я ему в другой потребен роли —Быть не там, где есть, к несчастью, он.Все мои стремленья – вечно мимо.Не затем Полкан, чтоб кур гонял.Нужен я всегда на марше мира —Для других сгодится Кургинян.И пока в овраг уводит трасса,А в болоте копится метан, —Я обязан быть не там, где масса,Ибо кто-то должен быть не там.Жизнь пройдет. История осудитТо, где мой народ, к несчастью, есть.Там, где он тогда, к несчастью, будет, —Надо защищать его же честь.Вот осядет туча нанопыли —И слезу уронит крокодил,И заявит, что не все же былиТам, где мой народ, к несчастью, был!Ведь не весь он шествовал покорно,На укропов призывая месть!А пока я должен быть по горлоВ том, в чем я теперь, к несчастью, есть.Так что лишь одно меня тревожитВ нынешней махновщине густой:Этот век, который нами прожит,Перепишет будущий Толстой.Времена пойдут совсем другие,Правда будней выгорит дотла,И тогда в припадке ностальгииСкажет внук: какая жизнь была!Крым, Донецк, романтика с походом,Вольница, пассионарный пыл!И захочет быть с моим народом.Там, где мой народ, к несчастью, был.
Холодный блюз
Когда с верховной должности снимали Хруща,Он молвил на собранье братвы:– Вот вы меня снимаете, руками плеща тому,какие храбрые вы.Но если я отправлюсь бродить-кочевать,преследуем и плохо одет,Меня хоть пустят переночевать, а вас еще,может быть, и нет.Россия – большая, холодная страна,особенно ближе к январю.Тут статус не важен, и слава не важна, про деньги ужене говорю.Неважно, какая прислуга и кровать,неважно, афера или труд,А важно, пустят ли переночевать, как тольковсе это отберут.Когда я с работы карабкаюсь домой —еще хорошо, что не с сумой, —Все чаще я думаю просто «Боже мой», ежусь —и снова «Боже мой».Какой ужасный ветер, какой ужасный ветер!Осени черный океан!Куда стремится Фауст, о чем страдает Вертер,кого еще хочет Дон Гуан?!Мы все еще жаждем кого-то подчинять,планируем что-то отжимать —А важно только, пустят ли переночевать,пустят ли переночевать.В России холодает к началу октября,и вот что надо помнить о ней:Чем горше досталось, тем проще отобрать;чем легче досталось – тем трудней.Талант не отнимешь, породу не отнимешь,характер и пятую графу,А дом или деньги, работа или имиджвообще отбираются, как тьфу.Тогда уже неважно, умеешь ты кивать,ковать или деньги отмывать,А важно, пустят ли переночевать,пустят ли переночевать.Я много трудился бессмысленным трудомв огромной и холодной стране.Я вряд ли куплю себе прииск или дом,но главный мой приз уже при мне.Я плохо умею кастрюли починять, получше —страшилки сочинять,Но меня здесь пустят переночевать,пустят переночевать.Сначала, как водится, станут очернять,позже предложат линчевать,Но меня здесь пустят переночевать,пустят переночевать.Чучелу пора себя переначинять,надо с чего-то начинать,Но меня здесь пустят переночевать,пустят переночевать.Но тем и смущает Россия, отче-мать,большие, холодные места, —Что всех без разбору пускает ночевать,большие, буквально девяносто из ста.Ее благая весть, врожденная болесть,привычка поживать-наживать —Сперва растопчут честь, отнимут все, что есть,а после пустят переночевать.Украл ли, убил ли, на части разрубил ли —пустят переночевать,Баран ли, дебил ли, отца и мать забыл ли —пустят переночевать!Глядится помято, сражался бесславно,привык воровать и бичевать —Чего уж им я-то, меня они подавнопустят переночевать.Входишь в избу, в ее копоть и резьбу —а там нас уже не сосчитать:Всех пугал и чучел, и всех, кто меня мучил,пустили переночевать.Ах, здравствуйте, здравствуйте,не стесняйтесь, пьянствуйте,подкиньте березовых дровец.Мы пучились, мы мучились, соскучились и ссучились,и вот где мы сошлись наконец.Иди сюда, болезный, башку на чан железный,ноги под черный табурет,Такая буря на дворе, а здесь, внутри, такой амбре —не знаю, ложиться или нет.Изба темна, и ночь темна, и дочь пьяна, и мать честна,И буря сильна, и печь накалена —Такая большая, холодная страна,холодная добрая страна.Такая холодная добрая страна,большая и тесная страна.Такая небрезгливая холодная страна,холодная и добрая страна.
Письма счастья
Благодарственное
Зависеть от царя, зависеть от народа —Не все ли нам равно?А.С. Пушкин
Сегодня на Руси, когда читаешь ленту, легко сказать мерси текущему моменту: не то чтоб наша власть внезапно нас пригрела, а все-таки снялась серьезная проблема. Причина многих драм, насколько мог постичь я, – соблазн припасть к стопам и оценить величье. Податели щедрот, коль где-то бунт случился, нас заслоняют от народного бесчинства. Как лира ни бряцай – признаем, задыхаясь, что лучше русский царь, чем первозданный хаос, чем кровь, что волю дай – и сразу хлынет, пенясь. Правительство, считай, последний европеец. Сам Пушкин – что уж мы, потомки сверхпоэта! – среди российской тьмы надеялся на это. Иной большой поэт считал, что прав и Сталин… Соблазна больше нет. Он стал неактуален.
Финал. Благодарю. Писать сегодня оду великому царю, великому народу, во фрунт перед страной вставать, трясясь бесстыдно, – поступок столь срамной, что жаждущих не видно. Отечество, вглядись – и явственно заметишь, что гладь твоя и тишь – один великий фетиш; что пусто за душой, каких подмог ни кликай; что быть такой большой – не значит быть великой; что если вечно спать – уже не пробудиться; что надо прежде стать, а лишь потом гордиться. Трещит земная ось, и нет надежд на милость. Что тишиной звалось – то пустотой явилось. Боюсь, что эту гать с извечным духом кислым придется наполнять каким-то новым смыслом. В нее поверить мог, и то себя измучив, еще, пожалуй, Блок, еще, пожалуй, Тютчев – на новом рубеже все мертвенно и голо: не спрячешься уже, как прежде, в тень престола, не сможешь поприкрыть, как слово ни уродуй, лизательную прыть патриотичной одой, чтобы чужая блажь твою бездарность скрыла. Не спрячешь за пейзаж свое свиное рыло. Не воспоешь разбой, не возвеличишь плаху, дивясь ее размаху, – придется быть собой.