Явка в Копенгагене: Записки нелегала
Шрифт:
— Собрался на бой с большевиками? — не удержался я.
— С удовольствием пристрелил бы тебя, русский шпион, будь моя воля! — вскипел почему-то он, обидевшись на мою невинную шутку.
— Послушай, а что я тебе такого сделал, что ты на меня так сердишься?
— Да одно то, что ты оттуда, — уже преступление! Погоди, мы еще встретимся с тобой на узкой дорожке!
Если тебе вдруг вздумается бежать. Я сам пойду по твоему следу. Уж я-то найду тебя!
И он, резко повернувшись, вышел.
— Он что у вас, псих? — спросил я Мигеля.
— Э-э, да у него не все дома, — отвечал он. — А вообще-то парень был в «эскадроне смерти» [42] где слегка свихнулся. — И Мигель сделал выразительное движение пальцем у виска. — Он армянин по происхождению, сын богатого
Однажды Густаво привез фотографа. Меня сфотографировали в моей дурацкой красной пижаме в профиль и анфас. Дора мне потом рассказывала, что фотография была цветной и я выглядел на ней просто превосходно: красный и в красной пижаме.
42
«Эскадроны смерти» действовали в Аргентине и Бразилии в шестидесятые — семидесятые годы и состояли из офицеров и сержантов полиции и жандармерии, которые в свободное от основной работы время физически уничтожали прогрессивных деятелей, террористов, матерых уголовников и лиц, замешанных в убийстве полицейских. Трупы людей, уничтоженных «эскадроном смерти», находили на загородных шоссе, изрешеченными пулями и с надписью на груди: «Эскадрон смерти».
— Сегодня ваш национальный праздник— день Октябрьской революции. Примите мои поздравления, — сказал Густаво.
В тот день он остался на ужин, присутствовал также на радиосеансе из Центра, который оказался последним. К счастью, Центр, по-видимому, почувствовал неладное: последняя шифровка не содержала абсолютно никакой лишней информации, адресов, инструкций. Только поздравления с пятьдесят третьей годовщиной Великой Октябрьской социалистической революции. Да еще спрашивали о нашем самочувствии. Центр, кажется, понял, что, раз я не появился в Чили и о причинах ничего не было сказано, значит, что-то, возможно, идет не так, как надо. (Однако я ошибался.) Получение шифровки просили подтвердить соответствующим сигналом. Густаво задумался. Он словно что-то решал. Видимо, понял, что радиоигра подходит к концу.
— Ну и какой же это соответствующий сигнал? — спросил он.
— Все тот же: «X» (как я уже упоминал, сигнал этот означал «опасность»).
Пепе между тем завершал свою работу.
— Я вас очень прошу еще раз подумать и вспомнить то, что вы, возможно, забыли мне сказать.
— Я вам все сказал и на все вопросы ответил.
— Ну, может быть, что-то не сказали поначалу. Ведь вы же понимаете, что я уеду, после меня придут другие люди, и вам все равно придется рано или поздно рассказать, если вы что-то от меня утаили. Для вас это будет кое-что значить. Поймите меня, я к вам хорошо отношусь, и мне очень хотелось бы, чтобы у вас в будущем все было нормально.
— Послушайте, Пепе. А почему, собственно, вы думаете, что я от вас что-то утаиваю. И кстати, какие у вас соображения относительно нашего будущего? Уже что-нибудь замаячило на горизонте?
— Дело в том, что я должен вас покинуть, поскольку моя работа здесь окончена. С вами будет работать другой мой коллега, который только что прибыл из Штатов. Мне, разумеется, очень не хочется, чтобы он узнал что-то, чего не знаю я. Вы, конечно, понимаете, что имеется в виду — связи. У нас пет уверенности, что мы знаем все. Нет ни единой зацепки.
— Я вас уверяю, Пепе, что я от вас ничего не утаил.
— Ну, хорошо. А что касается вашего будущего, то пока рано говорить об этом. Но по секрету скажу, в перспективе у вас, по-видимому, предстоит переезд в США. Вы как на это смотрите?
— Положительно.
На этом мы расстались. Два дня никого не было.
На третий день после завтрака на стол передо мной легла местная газета «Кларин». До этого никаких газет мне не давали. А сейчас вдруг дали. На последней странице газеты были напечатаны фотографии двух молодых людей, советских граждан, выдворенных на днях из страны за деятельность, несовместимую с официальным статусом. Фотографии сопровождались статьей, в которой говорилось, что современные технически развитые страны уже давно перешли на спутниковые методы разведки, советская же разведка все еще пользуется средневековыми дедовскими шпионскими методами. В статье говорилось, что русские были пойманы с поличным и выдворены из страны в соответствии с международными нормами. Их высылке предшествовала нота правительства Аргентины, врученная послу Советского Союза. Комментарии не содержали никаких конкретных фактов. Я понял, что произошло. «Но ведь сигнал же был не тот! Почему же они все-таки пришли?!»
Двоякие чувства обуревали меня, пока я читал эту статью под внимательными взглядами охранников и Охеды.
Конечно, было тяжело и горько осознавать, что по моей вине из страны были выдворены два наших сотрудника. Никого из них я не знал. Но в то же время был уверен, что «неприятности» у них были из-за того, что пошли на операцию, несмотря на то, что сигнал был другой. Вот каким путем Центр, наконец, получил информацию о пашем положении. Во-первых, по крайней мере, этих мучительных радиопередач больше не будет. Радиоигра закопчена. А это— главное. Во-вторых, Центр предпримет предусмотренные в этих случаях меры по локализации провала. В-третьих, — что немаловажно, — мое положение в глазах моих «опекунов» упрочится. Тот факт, что они считают, что я им не все сказал, говорит в мою пользу, поскольку я буду нужен им до тех пор, пока в состоянии буду давать хоть какую-нибудь информацию.
А вот и кое-что, чего не было в прессе. Об этом мне удалось узнать позднее через одного из охранников, который принимал непосредственное участие в операции по захвату наших людей, выходивших к тайнику.
Тайник этот, как и многие другие, подбирался мной, и размещался он в кирпичном основании железной ограды, проросшей живой изгородью. Ограда окружала заброшенный старый дом, расположенный на узкой улочке в одном из районов Буэнос-Айреса. Из описания тайника было ясно, в какое время будет положена закладка. Контрразведка планировала организовать крупную провокацию с захватом с поличным связника Центра, с последующим развертыванием антисоветской камлании в стране. В этих целях тайник был оборудован скрытыми фотовспышками для фотографирования связника в момент выемки закладки из тайника. В контейнер— металлическую трубку— была заложена подготовленная СИДЭ непроявленная фотопленка с отснятыми военными объектами и другими компрометирующими материалами.
Поздним вечером два молодых человека не спеша приближались к району тайника. Перед этим прошел сильный дождь. На улице, как обычно, стояли машины. Прохожих почти не было. Ничто не предвещало каких-либо неприятностей.
В момент изъятия закладки фотовспышка не сработала, по-видимому, по причине ливня. Один из товарищей изъял контейнер, и оба уже стали уходить, не ускоряя шага, когда из-за кустов, из-за машин на них бросилось десятка два агентов контрразведки. Ловко увернувшись от них, связники, бросившись в разные стороны, ударились в бега. Они были задержаны лишь на довольно большом расстоянии от тайника и оказали значительное сопротивление. Контейнер с пленкой СИДЭ так и не удалось найти, хотя ее искали десятки людей. Куда они ее забросили, выяснить так и не смогли, хотя были осмотрены все прилегающие к улице палисадники, канавы и ливнестоки канализации. В машине один из задержанных пытался ударить охранника, назвал его предателем, очевидно, приняв его почему-то за меня. Его поколотили, и довольно крепко. В полицейском участке, куда были доставлены оба связника, каких-либо компрометирующих материалов против них предъявить так и не удалось, но тем не менее был составлен протокол, вызван представитель нашего посольства, и товарищи были выдворены из страны. Один из них работал в Торгпредстве, другой — в местном агентстве «Аэрофлота».
Я все еще сидел за столом, горестно размышляя о случившемся, как вдруг распахнулась дверь и вошла «Веста» с детьми. Встреча конечно же была необычной, мы не виделись целый месяц со дия ареста. К тому же меня никто не предупредил, что они придут. Старшая дочь была очень возбуждена, но быстро успокоилась. Нас оставили наедине. Я сделал «Весте» знак, что нас подслушивают, и стал вести разговор в том плане, что мне пришлось признаться во всем, что будущее наше пока неопределенное, что, возможно, придется остаться в этой стране, так как после этого события— я показал ей газету с фотографиями — нам уже ни в коем случае нельзя возвращаться домой. Все это время я демонстрировал «Весте» указательный палец левой руки, наложенный на средний, — наш условный сигнал о том, чтобы она не верила моим словам. Этот жест был взят нами из художественного кинофильма времен «холодной войны» о захвате тайнваньским режимом советского танкера «Туапсе». Этот жест означает: «Я вру. Не верь тому, что говорю».