Языческий лорд
Шрифт:
С ним был и его ближайший друг Сигурд Торрсон, Кнут был в серебре и в белом, в Сигурд в черном. На вороном коне, в черном плаще, а шлем венчали перья ворона.
Он меня ненавидел, и я не винил его за это. Я бы тоже возненавидел любого, кто убил бы моего сына. Он был крупным и мускулистым человеком и выглядел таким громадным на своем могучем коне, что на его фоне Кнут казался тощим и невзрачным.
Но из них двоих я больше опасался Кнута. Он был проворен, как змея, хитер, как горностай, а его меч, Ледяная Злоба,
За двумя ярлами стояли знаменосцы. На флаге Кнута был изображен топор и сломанный крест, а у ярла Сигурда — летящий ворон. Над армией реяла еще сотня других знамен, но я искал только один и увидел его.
Эмблема Хэстена, выцветший череп, возвышалась на шесте в центре строя. Значит, он был здесь, но его не пригласили сопровождать Кнута и Сигурда.
Знамена со сломанным крестом и летящим вороном задержались у южного края моста, а два ярла поскакали в нашу сторону. Они придержали лошадей как раз перед деревянным настилом.
Этельфлед, стоящая рядом со мной, поежилась. Она ненавидела датчан, а теперь находилась в нескольких ярдах от двух самых грозных ярлов Британии.
— Вот что я сделаю, — начал Кнут без всяких приветствий или даже оскорблений. Он говорил спокойным тоном, как будто просто хотел организовать пирушку или гонки на лошадях. — Я захвачу тебя живым, Утред Беббанбургский, и сохраню тебе жизнь.
Я привяжу тебя меж двух столбов, чтобы народ мог над тобой насмехаться, и отдам твою женщину своим людям, чтобы ей попользовались на твоих глазах, до тех пор пока от нее не будет больше проку, — он посмотрел на Этельфлед своими светлыми холодными глазами.
— Я раздену тебя донага, женщина, и отдам своим людям, даже рабам, а ты, Утред Беббанбургский, будешь слышать ее рыдания, смотреть на ее стыд и увидишь, как она умрет.
А потом я займусь тобой. Я мечтал об этом, Утред Беббанбургский, мечтал, как будут отрезать от тебя кусочек за кусочком, пока у тебя не останется ни рук, ни ног, ни носа, ни ушей, ни языка, ни мужского естества.
А потом я сдеру с тебя кожу, дюйм за дюймом, и посыплю солью твою плоть, и буду слушать твои вопли. И мужчины будут на тебя мочиться, а женщины смеяться над тобой, и все это ты будешь видеть, потому что я оставлю тебе глаза. Но потом ты и их лишишься. А с ними закончится и история твой жалкой жизни.
Я ничего не ответил, когда он закончил. Река бурлила вокруг выломанных из моста камней.
— Уже язык проглотил, — навозный ублюдок? — рявкнул ярл Сигурд.
Я улыбнулся Кнуту.
— И почему же ты собираешься со мной все это проделать? — спросил я. — Разве я не выполнил твою просьбу? Разве я не обнаружил, кто захватил твою жену и детей?
— Ребенок, — с чувством произнес Кнут, — маленькая девочка! Что она такого сделала? И я найду твою дочь, Утред Беббанбургский, а когда ей насладится всякий, кто пожелает, я
— Значит, ты сделаешь с ней то же, что и я с твоей дочерью?
— Обещаю, — ответил Кнут.
— Честно? — спросил я.
— Клянусь, — заявил он, прикоснувшись к молоту, висящему на сверкающей кольчуге.
Я сделал знак своим воинам. Стена из щитов позади меня раздвинулась, и мой сын подвел дочь Кнута к заграждению. Он держал ее за руку.
— Отец! — прокричала Сигрил, заметив Кнута, а тот просто изумленно уставился на нее. — Отец! — позвала Сигрил и попыталась вырваться из рук моего сына.
Я взял у него девочку.
— Сожалею о ее волосах, — сказал я Кнуту, — и, возможно, я немного ее поранил, когда отрезал их, потому что нож был совсем не таким острым, как я люблю. Но волосы отрастут, и через несколько месяцев она будет столь же прекрасна, как и была.
Я поднял девчонку, перекинул ее через баррикаду и отпустил. Она побежала к Кнуту, и я увидел радость и облегчение на его лице. Он наклонился и протянул ей руку, за которую она схватилась, поднял, усадил в седло и обнял, а потом в недоумении уставился на меня.
— Уже язык проглотил, навозный ублюдок? — приветливо поинтересовался я, а потом снова сделал знак, и на этот раз сквозь стену из щитов прошла Фригг. Она побежала к заграждению, взглянув на меня, и я кивнул.
Она перелезла через него, издав бессвязный звук, похожий на всхлипывания, и подбежала к Кнуту, и он выглядел еще более потрясенным, когда она схватилась за его ногу и кожаное стремя, прижавшись к нему, как будто от этого зависела ее жизнь.
— Ей не причинили вреда, — сказал я, — даже не тронули.
— Ты… — начал он.
— Гейрмунда было легко надуть, — объяснил я. — Поросенок и тело — вот всё, что нам понадобилось. И этого оказалось достаточным, чтобы убрать его с дороги, а мы смогли сжечь твои корабли. И твои тоже, — добавил я для Сигурда, — но думаю, ты это и так знаешь.
— Мы знаем и кое-что еще, поросячье дерьмо, — сказал Сигурд. Он повысил голос, чтобы его могли расслышать воины позади меня. — Эдуард Уэссекский не придет, — прокричал он. — Он решил отсидеться за городскими стенами. Ты надеешься, что он придет тебе на помощь?
— На помощь? — спросил я. — С чего бы это мне хотеть разделить славу победы с Эдуардом Уэссекским?
Кнут по прежнему не сводил с меня глаз. Он промолчал. Говорил лишь Сигурд.
— Этельред еще в Восточной Англии, — прокричал он, — потому что трусит переправиться через реку и наткнуться на датчанина.
— Это похоже на Этельреда.
— Ты один, навозный ублюдок, — Сигурд почти дрожал от злости.
— У меня большая армия, — заявил я, указывая на маленькую стену из щитов позади.