Язык цветов из пяти тетрадей

Синельников Михаил

Сияла ночь под Рождество,

И милостыньку нищеброды

Просили именем Его.

И на крыльцо, гремя веригой,

В предощущенье райских нег

Всходили с верой превеликой

И рыхлый стряхивали снег.

Мои знакомые

Я помню: при первом знакомстве со мной

Мою недалёкость Иуда

Облапил с улыбкой своей озорной.

Дана безвозвратная ссуда.

В лесах

мне встречался апостол Андрей,

Однажды со мной Магдалина

В слезах говорила о жизни своей

И витиевато, и длинно.

На странные встречи мне в жизни везло,

Я видел, как часто на лица

Жестокие клейма кладёт ремесло,

И сызнова повесть творится.

Я знал Иисуса. В темнице семь лет

Провёл он за недонесенье.

И льётся, не меркнет немыслимый свет.

Я верю в его воскресенье.

Эфиопия

Высокогорный гордый Хабеш

Порой дождей угрюм и вял.

Придёшь, так много не награбишь,

Сорвёшься с этих скользких скал.

Сухой жарою не без страха

В теснины взгорбленной земли

Вступали воины Аллаха

И в храмах летописи жгли.

Всё вновь встречали их лавиной…

Россией посланный поэт

Ночами слушал голос львиный

В предчувствии грядущих бед.

Была тверда и норовиста

Порода и князей, и слуг,

И тонкий профиль лицеиста

Средь грубых лиц являлся вдруг.

Был скуден край крутой, кремнёвый,

Но ангелы вились над ним,

И устоял Израиль Новый

И осрамился Новый Рим.

В испепеляющее лето

Воздетый на верблюжий круп

Не зря везли Ковчег Завета

Под гулкий грохот медных труб.

И, падая на красный иней,

Припомнишь в блеске снежных круч,

Как на иконе мрачно-синей

Спаситель чёрен и могуч.

Потёмкин

Потёмкин зорко-одноглазый,

В алькове, Геркулес нагой,

Громивший стол с китайской вазой

И отворявший дверь ногой.

Какая русская натура -

Вельможа этот и вахлак,

Внимавшей грубой лести хмуро,

Стихи писавший кое-как!

Скучавший над французской книжкой,

Томимый замыслом своим,

Закусывавший кочерыжкой,

Брать присоветовавший Крым.

И не чуравшийся работы,

Возникшие из пустоты

Явивший города и флоты,

Овеществленные мечты.

Через Евксинскую пучину

Метавший молнии в Стамбул,

Нашедший быструю кончину

В степи Земфир и Мариул.

Успевший вовремя укрыться

Во всеобъемлющий Аид…

Его орудие царица

В отливках медных сохранит.

Всех превзошёл гигантов древних

Её возлюбленный герой.

Что жизнь прошла в его деревнях

Мы видим позднею порой.

Царствование

Глаза навыкате, осанка,

Сознанье, что опять соврут,

Призыв горниста и овсянка,

С утра неукротимый труд.

Державный отдых под шинелью,

Подагра с некоторых пор,

И Пушкина перед дуэлью

С женой небрежный разговор.

И вопли горцев над завалом,

И самый дерзкий из повес,

Вот этот Лермонтов с кинжалом,

Бегущий им наперерез.

Пустыня знойная Тараса,

Шпицрутены, сибирский снег,

Усталость, гневная гримаса…

– Жуковский, где блаженный брег?

Лишь купол мрачно-золотистый

В чухонских беглых облаках,

И маленькие кантонисты

С большими ружьями в руках.

И Севастополь, рюмка с ядом,

Всё чьи-то жёны в смертном сне,

И к неполадкам и наядам

Ещё поездка по стране.

И встречный воз в пути далёком,

И золотящаяся сплошь

Под выпуклым и тусклым оком,

К земле клонящаяся рожь.

Кантонисты

В полку так быстро дети мёрли,

А выжившие день за днём

Дом вспоминали с комом в горле

И цепенели под ружьём.

Штыком кололи неумело,

Приказа не могли понять,

Валились наземь обомлело,

Спросонья подзывая мать.

С её молитвою напевной,

Успев усвоить только звук,

Держали строй в огне под Плевной,

Одолевали Уч-Кудук.

Ах, знать бы в тугаях сквозистых,

Что вот, по счастью своему,

Дождутся внучек-гимназисток,

Решившись переплыть Аму!

И выходили в генералы,

Сказаньем став чужих земель,

И ветхая с подкладкой алой

Осталась правнуку шинель.

В Сибири, на лесоповале,

И в Ницце, средь её отрад,

Потомки всё не признавали

Своей империи распад.

Шахматово, Боблово