Язык цветов из пяти тетрадей
Шрифт:
И древние пылали города.
Чтоб с каплей крови чуждой и немилой
Кочевника разгульная тоска
Через века влилась и в эти жилы,
Соединив холмы и облака.
Синхрония
С письмом в руке застывшая голландка
И нежный с лютней женственный лютнист…
А в Венгрии дела идут не гладко,
Разбойничий звучит по чащам свист.
Любимую Веласкес пишет пряху,
И тянется хмельниччины резня,
Карл
И вся толпа ликует, гомоня.
Индусов косит чёрная зараза,
Над Рейном золотятся облака.
Спиноза, оторвавшись от алмаза,
Швыряет муху в сети паука.
В Стамбуле новоявленный мессия
Надел чалму, поцеловал Коран.
Возникла из Московии Россия,
Гудит раскол, внезапный, как буран.
А здесь, в степях, нашествие калмыков,
Улыбка Будды и великий джут.
Примчалась к юртам конница, погикав.
И рубят молча, и угрюмо жгут.
Шурале
Вдруг раздаётся крик звенящий
В татарском призрачном селе,
То путника в дремучей чаще
Застигла ведьма Шурале.
Напала и переборола,
И глухо шепчется листва…
Но, впрочем, облика и пола
Нет у такого существа.
Когда оно возникнет в дымке,
Увидишь: плавны и легки
Его опасные ужимки
И смертоносные прыжки.
Сжимая чьё-то сердце жёстко,
Смеётся чудище, и вдруг
Оно вселяется в подростка,
Вбегает в освещённый круг.
Текут мерцающие тени,
И, пестрым маревом повит,
Он пляшет на нью-йоркской сцене,
В Париже блещет и парит.
И нет земного притяженья,
Лишь обольстительны и злы
Рывки и властные движенья
Лесной заворожённой мглы.
Сурхоб [2]
2
Сурхоб (фарси— дари) – «красная вода»; то же и на тюркских языках – Кызылсу.
О.К.
Там глина алая верховий
Густеет, и весной всегда
Бывает цвета тёмной крови
Речная бурная вода.
О, разве не из этой глины
Адама вылепил Господь!
И, как причастие, долины
Приемлют эту кровь и плоть.
– Земля моя, любовь до гроба!
Туда раздумье отнесу,
Где сурик розовый Сурхоба
Преобразился в Кызылсу
В Киото
Марико Сумикура
Конечно, в следующий раз – в Киото.
И, если жизней, ну, хотя бы две, -
Японка в ожидании кого-то
Его записки прячет в рукаве.
Да, предстоит в струенье цветозвука
Переселенье в новые миры,
И дворик с колыбелью из бамбука,
И нежность неба с конусом горы.
Неужто Провиденье скуповато,
И не подарит в этом далеке
Узор волны в секунду переката,
Пустынный берег с крабом на песке!
Ведь так нетруден переход скорейший
Туда, где будет в этом сне твоём
Небрежно зонтик вскинувшая гейша
Под лепестковым розовым дождём.
«Давно ушла богиня Оспа…»
Давно ушла богиня Оспа
За гималайские холмы,
Но колесница серпоносна
В трущобах мчащейся Чумы…
Нет, не умрёт умельцев навык,
И мнимость мира не пуста,
И вечны блеск алмазных лавок
И ночи звездной чернота.
И пыль, вбирающая лица,
Которых в толпах не исчесть,
Тысячелетьями клубится
И не пытается осесть.
«Тигриным рёвом за рекою…»
Тигриным рёвом за рекою
Сопровождались огоньки,
Что к новой жизни, к непокою,
Неслись по зеркалу реки.
И этот шрифт деванагари,
Кренящийся под силой слов,
Тянулся в бронзовом нагаре
За вереницею слонов.
Рис
Там, в Индостане, рис – всему мерило,
За горстку риса местный создал люд
Все чудеса, что, рея белокрыло,
Потоки света на полмира льют.
Хозяин тачки рисом платит рикше,
И тот бежит к лачуге налегке,
И женщине, так долго ждать привыкшей,
Протягивает зёрнышки в руке.
Всем правит Голод в жизни злой и нищей.
И всё-таки, пройдя сквозь времена,
Культура эта не убита пищей,
Кулинарией не обольщена.
Важней над Гангом розовое утро
И рубище, и пляска, и парча,
И зодчество, и гимн, и «Камасутра, -
На острие рубиновом луча.
И кажется, довольно той же горстки
И раджам, и суровым божествам,
Чья длится вечность в клёкоте и порске
Священных грифов, равнодушных к нам.
Наваждение
От прогулок по Дели
И растительность жгла,
Ноги быстро слабели,
Забывались дела.
В огнепламенном круге
Были пятна черны,
И пестрели лачуги,
Выступали слоны.
По блаженному аду