Язык его пропавшей жены
Шрифт:
– Не помню.
– Как не помнишь?
– Да просто не хочу ничего такого помнить! – вырвалось у нее.
«Это уже кое-что, – подумал он. – Выходит, есть и у нее какой-то «скелет в шкафу». Прошлое. А то тут все как в томатной банке с бычками законсервировано».
В холле за стеклом, положив голову с кудряшками на ладони, спала администраторша. Они вышли на улицу. У входа в инвалидной коляске сидел мужичок в кепке. Огонек его сигареты уставился на них, как красный глаз.
– Муж мой, – пояснила Катя, когда они прошли несколько десятков метров. – Переживает.
– За тебя?
– Зачем за меня? За Альму. Потом что это он щенков утопил. Завыл бы от тоски сам. Да немой.
– Не твой? – совсем уж глупо спросил Велемир, поскольку стал вновь путаться в мыслях. А все из-за бумажного послания, оставленного в номере на столе. Но тут действительно все выглядело странно и нелепо. Какая-то самарская тетя ждет мужа в Юрьевце, а дети ее по ночам как очумелые носятся по гостинице, инвалид переживает о собаке, как о родной жене, хотя сам же и утопил ее щенков, а жена эта идет рядом с ним неизвестно куда. Нет, известно куда – к роднику.
– Языка нет, – ответила на его вопрос Катерина. – На Кавказе отрезали. И еще кое-что. По мелочи.
Велемир решил не уточнять – что именно. И вообще, больше вопросов не задавать. Все равно без толку. Лишь сейчас он обратил внимание, что за ними увязалась и какая-то дворовая собака. Должно быть, та самая Альма. Она близко не подходила, но шла, как привязанная, метрах в трех сзади. И смотрела так, словно хотела выговориться – все равно кому, хоть этим двум, похожим, вроде бы, на людей. Но она ведь тоже без языка. Как и они.
– Лена, прости, а я ведь подзабыл, где этот родник находится, – сознался он.
– Я покажу, – ответила женщина. – Только меня не Лена, а Катя зовут. Катерина Рябцева.
«И чего это у меня вырвалось? Тринадцать лет никого так не называл. Видно, ночь какая-то совсем мистическая и безумная…» Ночь действительно была необычной, в Москве таких нет: совершенно безлюдно, во всех деревянных домиках погашены огни, на улице тепло, как в предбаннике, тишина густая, звенящая, словно струится со звезд. Гравий под ногами вкусно похрустывает. И, конечно же, полнолуние.
Они шли по такой узкой улочке, что по ней можно было проехать, наверное, только на велосипеде, а если высокий человек расправит руки, то, кажется, непременно достанет ими до обоих заборов, с той и другой стороны. Домики кончились, впереди был глубокий, поросший кустарником и чахлыми деревцами овраг. Вниз вела деревянная, вросшая в землю лестница с корявыми перилами.
– Здесь поосторожней, – предупредила Катя. – Скользко.
– Знаю, падал уже, – откликнулся он.
И хотя опыт был, но вот и теперь он едва не загремел всеми костьми на середине лестницы. Успел ухватиться за Катерину, которая шла первой. Он буквально повис на ней, почувствовав исходящий от нее аромат свежеиспеченного хлеба.
– А кладбище тут где? – зачем-то спросил Велемир, не отпуская ее плечи.
– За оврагом, – ответила она, тоже не торопясь к освобождению. – А вам и туда надо?
Он развернул ее к себе лицом и решительно поцеловал. Может быть, даже чересчур сильно и грубо. Но она нисколько не сопротивлялась, напротив, прижалась к нему всем телом. Глаза ее в темноте зеленовато светились.
– Пошли! – резко сказал Велемир и отпустил женщину.
– Куда? На кладбище или к роднику? Или обратно в гостиницу?
Он двинулся вниз, в глубину оврага. Катя задержалась. А Альма так и осталась наверху, не доверяя крутым ступеням. Легла на землю, устроив мордочку между лап. Решила подождать людей здесь, если они, конечно, вернутся.
Родник журчал где-то рядом. Слева от лестницы. Надо было пройти еще несколько метров. Тропинка, вымощенная камнями, вела к деревянному навесу, острый шпиль которого венчал крест. Была и скамеечка для отдыха, с двумя резными фигурками по бокам. Очевидно, какой-то местный умелец-плотник постарался. Выглядели они как живые – старик и старуха с посохами, со склоненными лицами, застывшие в вековой печали. А вода из родника струилась им почти под ноги – в обложенное булыжниками корытце-колодец.
Велемир отвинтил крышку термоса и нагнулся к источнику.
– Водица славная, – сказал вдруг кто-то позади него.
Голос звучал трескуче, как сухие ветки в костре. От неожиданности Велемир едва не упал в этот колодец. Но удержался.
– Да. Редкая водица, – повторил старик – ожившая резная фигура из дерева. Он не шевелился, только шамкал ртом. Руки опирались на посох. И смотрел даже не на Велемира, а куда-то сквозь него, в пустоту. Что видел там – непонятно, но что-то явно с интересом рассматривал. А глаза были подернуты белесой пленкой, поэтому и казались неживыми.
– Старуха ваша тоже не из болтливых? Или только под деревяшку косит? – спросил, немного отойдя от первоначального испуга, Велемир. Он был очень зол. Так обмишуриться!
– Это те самые наши постояльцы из Иваново, – пояснила, подходя, Катя. – Здравствуйте. Не нашли еще?
– Нет, ищем. Вечер добрый, – ответствовал старик. Старуха продолжала молчать, будто ничего и не слышала. Она настолько ушла в себя, что действительно обратилась в скорбную деревянную статую. Интересно, сколько они тут сидят? Такое впечатление, что целую вечность. А впрочем, перед водой и огнем можно и окаменеть.
– А что потеряли-то? – поинтересовался у старика Велемир.
– Язык, – ответила вдруг старуха. Словно половица скрипнула. И снова ушла в какое-то инобытие.
– Праязык, – поправил старик. И добавил: – Который был изначально.
Эта тема оказалась близка Велемиру, но сейчас было не до нее. Его возмутило: что ни час, что ни новая встреча, то какой-то иллюзион, мистический фильм ужасов «Сонная лощина». Тайны Юрьевца. Он стал жадно, до ломоты в зубах, пить воду, наслаждаясь этой единственной животворящей реальностью, журчащей весело и радостно, как сама жизнь. Потом набрал полный термос и закрутил крышку. Подумав, вытащил из кармана детского железного солдатика и установил его на краю колодца. Пусть родник охраняет.