Языки Пао
Шрифт:
Беран непонимающе глядел на Фанчиэля. Модификации, даже на таких сомнительных условиях, казались делом слишком далекого будущего.
– Теперь, – оживленно начал Фанчиэль, – перейдем к языку Брейкнесса.
Беран смирился с тем, что перспектива модификации отодвигается в далекое будущее, но в вопросе о языке снова заупрямился:
– Почему мы не можем разговаривать на паонитском?
Фанчиэль спокойно объяснил:
– Тебе необходимо будет изучить много такого, чего ты просто не поймешь, если я буду говорить на паонитском.
– Но
– Лишь потому, что мы обсуждаем наиболее общие места. Любой язык – это особый инструмент, обладающий ограниченными возможностями. Это нечто большее, нежели средство общения – это образ мысли. Ты понимаешь, о чем я?
Но ответ можно было прочесть по лицу мальчика.
– Представим себе язык как русло реки, прекращающей свое течение в определенных направлениях и пробивающей себе новые русла. Язык определяет твой образ мысли. Когда люди говорят на разных языках, они думают и действуют по-разному. К примеру, ты знаешь планету Вэйл?
– Да. Мир, где все сумасшедшие.
– Правильнее было бы сказать, что их действия оставляют впечатление полного безумия. В действительности они абсолютные анархисты. А теперь, если мы исследуем вэйлианский язык, мы найдем если не причину такого их поведения, то по крайней мере явное сходство. Язык Вэйла – это сплошь импровизация, с минимумом правил. Там любой выбирает себе язык, как ты или я – цвет одежды.
Беран нахмурился:
– На Пао мы не заботимся о подобных мелочах. Наше платье мы не выбираем – никто не наденет костюма, приличествующего представителю другой социальной прослойки – иначе его просто не поймут.
Улыбка осветила строгое лицо Фанчиэля:
– Правда, я забыл. Не в привычке паонитов надевать привлекающее внимание платье. Может быть, отчасти вследствие этого психическая ненормальность – очень редкое явление. И практически все пятнадцать миллиардов паонитов нормальны. То ли дело на Вэйле! Там живут совершенно стихийно – и в языке, и в манере одеваться отсутствуют какие бы то ни было законы. Возникает вопрос: является ли язык первопричиной или лишь зеркальным отражением этих странностей? Что первично: язык или поведение?
Беран был в явном замешательстве.
– В любом случае, – продолжал Фанчиэль, – когда ты увидишь связь между языком и поведением людей, ты, наверное, захочешь выучить язык Брейкнесса.
Берана одолевали сомнения:
– И тогда я начну вас любить?
Фанчиэль сердито спросил:
– Ты хочешь любым способом этого избежать? Могу успокоить тебя. Все мы меняемся в процессе обучения, но ты никогда не станешь настоящим человеком Брейкнесса. Ты родился паонитом – им ты и останешься. Но говоря на нашем языке, ты поймешь нас, и если ты будешь думать так же, как твой собеседник, ты не сможешь его ненавидеть. Теперь, если ты готов, начнем.
9
На Пао царили мир и благоденствие. Паониты обрабатывали поля, рыбачили в океанах, а в некоторых районах добывали из воздуха путем фильтрации цветочную
Люди перестали противиться власти Бустамонте. Вторжение Брумбо было забыто. Налоги Бустамонте были не такими изнурительными, как во время правления Аэлло, да и правил он с минимумом помпезности, что, впрочем, приличествовало его двусмысленному праву на Черном Троне.
Но Бустамонте не был полностью удовлетворен. Он не боялся, но идея личной безопасности стала навязчивой. Дюжина обыкновенных просителей, однажды позволившая себе просто слишком резкое движение, была испепелена огнеметами мамаронов. Бустамонте также вдруг вообразил, что является объектом унизительных насмешек, и другие поплатились жизнью за слишком веселое выражение лиц в тот момент, когда Панарх глядел на них. Но самой горькой пилюлей, отравлявшей всю жизнь Бустамонте, стала дань, которую он обязался выплачивать Эбану Бузбеку, Гетману Брумбо. Каждый месяц Бустамонте набирался мужества отказаться от уплаты, но всякий раз побеждала осторожность, и Регент в бессильной ярости выплачивал положенный миллион марок.
Прошло четыре года, и вот однажды утром в космопорту Эйльянре приземлился яркий красно-желто-черный корабль, на борту которого находился Корморан Бенбарт, отпрыск молодой ветви Бузбеков.
Он появился в Великом Дворце с видом отлучавшегося на время лендлорда, наносившего визит на ближайшую ферму. Корморан Бенбарт приветствовал Бустамонте с небрежной благосклонностью.
Бустамонте, облаченный в Черные Одежды, с величайшим трудом сохранял бесстрастное выражение лица. Как того требовала церемония, он поинтересовался:
– Каким счастливым ветром занесло тебя на наш берег?
Корморан Бенбарт, высокий молодой головорез со светлой косой и потрясающими ржаными усами, изучал Бустамонте глазами синими, как васильки, широко распахнутыми и невинными, как небеса Пао.
– Моя миссия проста, – сказал он. – Я получил титул барона в Северном Фейдене, который – может быть, вы знаете – воюет с южными провинциями клана Гриффин. Я нуждаюсь в средствах для строительства фортификационных сооружений и вербовки рекрутов.
– А, – сказал Бустамонте.
Корморан Бенбарт подергал себя за кончики висящих усов и продолжал:
– Эбан Бузбек считает, что вы вполне можете выделить от щедрот миллион марок, за что я был бы вам весьма благодарен.
Бустамонте сидел словно каменное изваяние. Секунд тридцать он глядел в невинные синие глаза, и мысль его бешено работала. Было совершенно ясно, что это не что иное, как вымогательство, подкрепленное скрытой угрозой насилия, которому он ничего противопоставить не мог. С чувством безысходности Бустамонте приказал доставить требуемую сумму и принимал благодарности Бенбарта в мрачном молчании.