Языки Пао

Вэнс Джек Холбрук

Беран, удивленный столь явным неодобрением, все же ответил смело:

– Несомненно, именно я – уже не паонит, и еще не человек Брейкнесса, но частица обоих миров – могу легче всего сравнивать.

– И может быть, даже легче, чем я?

Беран осторожно произнес:

– У меня нет оснований для подобного вывода.

Палафокс ответил ему тяжелым взглядом, затем рассмеялся:

– Я должен затребовать твое эссе и изучить его внимательно. Ты уже избрал основное направление твоей научной работы?

Беран покачал головой:

– Есть

масса возможностей. Сейчас я поглощен историей человечества, возможностью существования общей модели развития, равно как и ее полного отсутствия. Но мне надо еще во многом разобраться, проконсультироваться со специалистами, и, может быть, в скором времени этот вопрос для меня прояснится.

– Похоже, тебя вдохновляют идеи Магистра Арбурссона, Телеолога.

– Да, я изучал его работы.

– И они тебя не заинтересовали?

Беран был осторожен:

– Лорд Арбурссон – Магистр Института Брейкнесса, я – паонит.

Палафокс издал короткий смешок:

– Форма твоего высказывания как бы ставит на одну доску два образа существования, не так ли?

Беран, удивленный придирчивостью Палафокса, ничего не отвечал.

– Ну, хорошо, – сказал Палафокс, все еще слегка недовольно, – кажется, ты уже нащупываешь собственный путь в науке и делаешь успехи. – Он оглядел Берана с головы до ног. – Ты зачастил в космопорт?

Беран, как истинный паонит, покраснел:

– Да.

– Настало для тебя время стать продолжателем рода. Несомненно, ты уже теоретически подкован?

– Студенты – мои ровесники редко говорят о чем-либо другом. Но, Лорд Палафокс, сегодня в космопорту…

– А, так вот в чем причина твоего волнения! Ну-ну, и как же ее зовут?

– Гитан Нецко, – тихо сказал Беран.

– Жди меня здесь, – Палафокс вышел из комнаты. Минут через двадцать он появился в дверях и сделал Берану знак идти следом.

Бочкообразный летательный аппарат уже ждал около дома. Внутри, свернувшись калачиком, затаилась маленькая жалкая фигурка. Палафокс взглянул на Берана.

– Наш обычай таков, что родитель дает сыну образование, его первую женщину и минимум беспристрастных советов. Ты уже сделал успехи на ниве просвещения, в этой машине – та, которую ты выбрал, машину также можешь оставить себе. А теперь совет – и запомни, никогда ты не получишь более ценного! Хорошенько контролируй эту паонитскую сентиментальность и мистицизм, что так въелись в твое сознание. Сдерживай эти импульсы, никогда не выпускай их наружу, никогда не давай им воли – иначе они в конце концов разрушат твои устои. – Палафокс обычным для Брейкнесса резким жестом вскинул руку: – А теперь я слагаю отныне с себя всю ответственность на твое будущее. Желаю тебе успешной карьеры и сотен сыновей, которые прославят твое имя своими достижениями, а также уважительной зависти равных тебе, – Палафокс церемонно и торжественно кивнул головой.

– Благодарю вас, – столь же церемонно ответил Беран, повернулся и пошел по направлению к машине.

Гитан Нецко вскинула на него глаза, затем

отвела взгляд и засмотрелась на великую Реку Ветров.

Беран сидел молча, его сердце переполняли чувства, и он не мог говорить. Наконец он протянул руку и коснулся руки девушки, она была мягкой и прохладной, лицо ее – спокойным.

– Теперь я буду о тебе заботиться. Я – паонит…

– Лорд Палафокс приказал мне служить тебе, – сказала она бесстрастно.

Беран вздохнул. Он чувствовал себя несчастным, его одолевали сомнения

– вот они, паонитские сентиментальность и мистицизм, которые Палафокс советовал ему подавлять. Машину подхватил ветер, и вскоре она уже снижалась над его жилищем. С противоречивыми чувствами он проводил девушку в свою комнату. Они стояли посреди строгой небольшой комнатки, с неловкостью изучая друг друга. Беран произнес:

– Завтра я подготовлю более подходящую комнату, а сегодня уже поздно.

Глаза девушки раскрывались все шире, и вдруг она опустилась на кушетку и заплакала от одиночества, унижения и горя. Беран, преисполненный чувства вины, присел рядом. Он держал ее за руку, гладил, бормотал слова утешения, но она, казалось, их не слышала. Он впервые видел горе так близко – это чрезвычайно взволновало его.

Девушка говорила тихо и монотонно:

– Мой отец был добрым человеком, он и мухи никогда не обидел. Нашему дому было почти тысячу лет. Дерево почернело от времени и все камни поросли мхом. Мы жили возле озера Мерван, а за озером были луга тысячелистника и сливовый сад на склоне голубой горы. Когда прибыли чиновники и приказали нам уезжать, отец был поражен. Оставить наш старый дом? Да это шутка! Никогда! Но они произнесли лишь несколько слов, и отец побледнел от ярости и замолчал. Но мы не уехали… И когда они снова пришли… – ее грустный голос прервался, слезы горячо закапали на руку Берана.

– Все будет по-другому, я… – начал Беран.

– Это невозможно. И я тоже скоро умру.

– Нет, никогда не говори так! – Берану хотелось утешить девушку. Он гладил ее по волосам, целовал мокрые щеки. Юноша ничего не мог поделать – близость девушки волновала, и его ласки делались все более пылкими. Она не сопротивлялась, напротив, ласки утешали.

…Они проснулись ранним утром, небо все еще было стального цвета, склон – непроницаемо-черным, словно деготь. Река Ветров ревела во тьме. Чуть погодя Беран сказал:

– Ты так мало обо мне знаешь – и не хочешь узнавать?

Гитан Нецко уклончиво промолчала, и Беран почувствовал себя слегка уязвленным.

– Я – паонит, – сказал он. – Я родился в Эйльянре пятнадцать лет тому назад. Временно я живу на Брейкнессе, – он сделал паузу, ожидая, что девушка поинтересуется причиной, но она отвернулась, глядя на небо сквозь высокое узкое окно.

– Пока я учусь в Институте, – продолжал Беран. – До вчерашнего вечера я был в неуверенности – не знал, на чем буду специализироваться в дальнейшем. Теперь я это знаю. Я стану Магистром Лингвистики!