Языки Пао
Шрифт:
Взаимоотношения между Палафоксом и Фаншилем — молодым человеком в темно-коричневом костюме — не отличались ни взаимной привязанностью, ни откровенной враждебностью. По сути дела, проявление каких-либо эмоций настолько последовательно подавлялось в домах, корпусах и дортуарах институтского городка, что их отсутствие воспринималось как нечто само собой разумеющееся.
Фаншиль проделывал какие-то операции с миниатюрным компонентом механизма, закрепленным в струбцине. Он изучал увеличенное трехмерное изображение устройства на экране, установленном на уровне глаз; на руках у него были перчатки, управлявшие микроскопическими
Несколько минут два раскольника беседовали на местном наречии. Беран начинал надеяться, что о нем забыли, но Палафокс прищелкнул пальцами, привлекая его внимание: «Перед тобой Фаншиль, мой тридцать третий сын. Он научит тебя многим полезным вещам. Советую не отлынивать, проявляя энтузиазм и прилежание — не в том смысле, в каком это понимается на Пао, а так, как подобает студенту Раскольного института. Каковым, как мы надеемся, ты сможешь стать». Наставник удалился без дальнейших слов.
Фаншиль неохотно отложил инструменты и перчатки. «Пойдем!» — сказал он на паонезском языке и провел Берана в одну из соседних комнат.
«Прежде всего — предварительное обсуждение». Фаншиль указал на серый металлический стол с матово-черным резиновым покрытием: «Будь так добр, присаживайся».
Беран подчинился. Фаншиль внимательно разглядывал его, как медицинский экспонат, нисколько не смущаясь смущением подопечного. Затем, едва заметно пожав плечами, он опустил на стул свое жилистое тело.
«Мы займемся раскольным языком», — сказал потомок Палафокса.
Накопившиеся возмущения — возмущение отсутствием заботы и скукой, тоска по дому, а теперь и возмущение демонстративным пренебрежением этого молодого человека к его индивидуальности — внезапно слились воедино и заставили Берана выпалить: «Я не хочу заниматься раскольным языком! Я хочу вернуться на Пао!»
Фаншиля это заявление, по-видимому, слегка позабавило: «В свое время ты, несомненно, вернешься на Пао — скорее всего в качестве панарха. Но если ты вернешься туда сегодня, тебя убьют».
Слезы бессильного одиночества жгли глаза Берана: «А когда я смогу вернуться?»
«Не знаю, — признался Фаншиль. — Лорд Палафокс строит в отношении планеты Пао какие-то грандиозные планы, в связи с чем ты, конечно же, туда вернешься, когда он сочтет это нужным. Тем временем, тебе было бы полезно пользоваться доступными преимуществами».
Здравый смысл и врожденная наклонность угождать другим боролись в Беране с ослиным упрямством, также свойственным его расе: «А почему я должен учиться в Институте?»
Фаншиль ответил с изобретательной откровенностью: «Насколько я понимаю, лорд Палафокс хочет, чтобы ты отождествлял себя с Расколом и, таким образом, сочувствовал его целям».
Беран не понял, о чем говорил молодой раскольник. Тем не менее, свойственная Фаншилю искренняя манера выражаться произвела благоприятное впечатление: «А чему меня будут учить в Институте?»
«О, тысяче разных вещей — всего не перечислишь. Лорд Палафокс — наставник колледжа сравнительной культурологии; в его школе ты будешь изучать населяющие Вселенную расы, их сходство и различия, их языки и основные устремления, а также особые символы и понятия, позволяющие оказывать на
Глаза Берана загорелись: «Меня модифицируют, как Палафокса?»
«Ха-ха! — воскликнул Фаншиль. — Ты не представляешь себе, о чем говоришь. Известно ли тебе, что лорд Палафокс — один из самых модифицированных людей на Расколе? Ему доступны девять способов восприятия, четыре источника энергии, три проектора, два аннулятора и три смертельные эманации, не говоря уже о различных других возможностях, таких, как вживленный калькулятор, способность выживать в атмосфере, лишенной кислорода, противоусталостные железы и установленная под ключицей кровоочистительная камера, автоматически обезвреживающая любой поглощенный или инъецированный яд. О нет, приятель, твои амбиции заходят слишком далеко!» На мгновение резкие черты раскольника смягчились неким подобием веселья: «Но если ты когда-нибудь станешь правителем Пао, в твоем распоряжении будут миллионы молодых плодовитых женщин, и ты сможешь заказывать любые модификации, известные хирургам и анатомам Раскольного института!»
Беран в замешательстве смотрел на Фаншиля, ничего не понимая. По-видимому, модификация, даже на таких маловразумительных и сомнительных условиях, оставалась делом далекого будущего.
«А теперь, — деловито сказал Фаншиль, — перейдем к раскольному языку».
В связи с тем, что на модификацию в ближайшее время надеяться не приходилось, к Берану вернулось прежнее упрямство: «Почему мы не можем говорить по-паонезски?»
Фаншиль терпеливо пояснил: «От тебя потребуются знания, которым невозможно было бы научиться, если бы они преподавались на паонезском языке. Ты просто не понял бы, о чем тебе говорят».
«Но я прекрасно все понимаю», — пробурчал Беран.
«Потому что мы обсуждаем самые общие понятия. Каждый язык — особое средство, предоставляющее определенные возможности. Причем это не просто средство связи, а система мышления. Ты понимаешь, что я имею в виду?»
Выражение лица Берана не нуждалось в комментариях.
«Представь себе язык, как систему шлюзов и плотин, останавливающих потоки, движущиеся в некоторых направлениях, и пропускающих воду по другим каналам. Языком контролируются мыслительные процессы. Когда люди говорят на разных языках, их умы работают по-разному, что заставляет их действовать по-разному. Например — ты слышал о Прощальной планете?»
«Да. На ней живут одни сумасшедшие».
«Точнее говоря, их поступки производят впечатление сумасшествия. На самом деле они — фанатичные анархисты. Изучив наречие Прощальной планеты, можно заметить, что его структура соответствует образу мыслей носителей этого языка — даже если не считать его причиной такого образа мыслей. Язык Прощальной планеты — персональная импровизация, допускающая минимальное возможное количество условностей. Каждый индивидуум свободно выбирает манеру выражаться так же, как ты или я могли бы выбирать цвет одежды».