Языки Пао
Шрифт:
Беран нахмурился: «На Пао не выбирают одежду по прихоти. Форма одежды установлена, и никто не станет носить незнакомый наряд или костюм, вызывающий у других непонимание».
Суровое лицо Фаншиля озарилось улыбкой: «Верно, верно! Я забыл. Паоны не любят выделяться одеждой. Возможно, именно врожденный конформизм приводит к тому, что среди них редко наблюдаются психические расстройства. Пятнадцать миллиардов здравомыслящих, эмоционально устойчивых приспособленцев! На Прощальной планете ведут себя совсем по-другому. Там любому выбору свойственна абсолютная спонтанность — выбору одежды, выбору поступков, выбору выражений. Возникает вопрос: способствует
Беран не мог ответить на этот вопрос.
«Так или иначе, — продолжал Фаншиль, — теперь, когда ты понимаешь существование связи между языком и поведением, тебе обязательно захочется научиться раскольному языку».
Реакцию Берана на это утверждение нельзя было назвать комплиментом: «И когда я научусь, я стану таким, как вы?»
«Ты предпочел бы любой ценой предотвратить такой результат? — язвительно отозвался Фаншиль. — На этот счет можешь не беспокоиться. Мы все меняемся по мере того, как учимся, но ты никогда не станешь настоящим раскольником. Об этом позаботились бесчисленные поколения твоих предков-паонов. Тем не менее, владея нашим языком, ты сможешь нас понимать — в том числе понимать, как мы думаем. А способностью думать так, как думает другой человек, исключается враждебность, вызванная неизвестностью и подозрениями. Итак, если ты готов, начнем наши занятия».
Глава 9
На Пао наступили мирные времена, жизнь шла своим чередом. Паоны возделывали поля на фермах, рыбачили в океанах, а в некоторых районах улавливали из воздуха пыльцу огромными густыми сетями, собирая ее в комья — из этой пыльцы получалось приятное на вкус медовое печенье. Каждый восьмой день устраивали местные базары, в каждый восьмой базарный день многочисленные толпы собирались петь древние гимны, а когда день песнопений наступал в восьмой раз, в столице каждого континента проводилась праздничная ярмарка.
Люди перестали сопротивляться правлению Бустамонте. Постепенно все забыли грабежи и унижения, причиненные завоевателями-топогнусцами, а Бустамонте взимал меньше налогов, чем его покойный брат Айелло, причем обходился без показной роскоши и профилактической строгости, каких можно было бы ожидать в случае сомнительного престолонаследия.
Но Бустамонте не был вполне удовлетворен достижением честолюбивых целей. Его нельзя было назвать трусом, но теперь он был одержим личной безопасностью — не меньше дюжины ходатаев и приглашенных посетителей, неосторожно позволивших себе сделать резкое движение в присутствии панарха, были взорваны громолотами мамаронов. Кроме того, Бустамонте воображал, что над ним насмехаются за спиной, в связи с чем еще несколько дюжин приближенных отправили «дышать водой» только потому, что их что-то развеселило в тот момент, когда Бустамонте случилось на них взглянуть. Но горчайшую обиду у Бустамонте вызывала необходимость платить дань Эвану Бузбеку, гетману клана Брумбо.
Ежемесячно он составлял желчное послание, собираясь отправить его Бузбеку на Топогнус вместо миллиона марок, но каждый месяц преобладала осторожность — в бессильной ярости Бустамонте раскошеливался.
Прошло четыре года, после чего в космический порт Эйльжанра прибыл курьерский корабль, красный с желтыми и черными обводами, выгрузивший некоего Корморана Бенбарта, отпрыска младшей ветви клана Брумбо. Разбойник
Бустамонте, облаченный в непроглядно-черную мантию панарха, заставил себя сохранять полное спокойствие. Он задал церемониальный вопрос: «Какие попутные ветры привели вас к нашим берегам?»
Корморан Бенбарт, высокий молодой головорез с заплетенными в косу русыми волосами и пышными усами того же оттенка, изучал Бустамонте глазами голубыми, как васильки, и невинными, как паонезское небо.
«Моя задача проста, — сказал он. — Я унаследовал вотчину в Северном Мглисте, граничащем с юга, как вам может быть известно — или неизвестно — с владениями клана Гриффинов. Мне необходимы средства для строительства укреплений и подкупа сторонников».
«А!» — отозвался Бустамонте.
Корморан Бенбарт дернул светлый ус, свисающий значительно ниже подбородка: «Эван Бузбек предположил, что вы могли бы выделить миллион марок из вашей переполненной казны с тем, чтобы заслужить мою благодарность».
Не меньше тридцати секунд Бустамонте сидел, как статуя, глядя в невинные голубые глаза и лихорадочно перебирая в уме возможные варианты. Невозможно было представить себе, чтобы притязание этого наглеца не было подкреплено молчаливой угрозой нового вторжения, предотвратить каковое Бустамонте не мог. Он бессильно развел руками, приказал выдать вымогателю требуемую сумму и выслушал покровительственные замечания признательного Бенбарта, сохраняя зловещее молчание.
Бенбарт вернулся на Топогнус в благодушно-удовлетворенном настроении; у Бустамонте не находящая выхода ярость вызвала несварение желудка. Панарх-самозванец убедился наконец в том, что он был вынужден поступиться гордостью и обратиться за помощью к тем, чьи услуги он раньше отверг — а именно к наставникам Раскольного института.
Переодевшись и пользуясь поддельным удостоверением странствующего инженера, Бустамонте взял билет до пересадочной станции на Узловой планете, откуда пассажирский корабль, направлявшийся к Марклеидам, далеко разбросанным в пространстве звездам внешнего региона скопления, отвез его к Расколу.
Лихтер поднялся на орбиту и пристыковался к кораблю дальнего следования. Бустамонте с облегчением покинул переполненный пассажирами салон; пролетев над гигантскими утесами, купающимися в тумане, челнок приземлился на космодроме Раскольного института.
В здании космического порта Бустамонте не столкнулся с какими-либо формальностями, обеспечивавшими трудоустройство и благополучие целой армии иммиграционных и таможенных чиновников на Пао; по сути дела, на него вообще никто не обратил внимания.
Раздосадованный, Бустамонте подошел к выходу из космического вокзала, чтобы взглянуть на простиравшийся ниже институтский городок. Слева на обширном уступе над пропастью находились фабрики и мастерские, справа — суровая громада Института, а перед ней и дальше — различные общежития, корпуса и усадьбы с непременными кольцевыми пристройками дортуаров.
Молодой человек со строгим лицом — еще почти подросток — прикоснулся к его плечу, показывая жестом, что Бустамонте загораживает выход. Бустамонте отступил в сторону, и мимо него вереницей прошли двадцать молодых женщин с волосами одинакового бледно-кремового оттенка. Женщины зашли в напоминавший огромного жука автофургон, бесшумно скользнувший вниз по склону.