Йенни
Шрифт:
– По правде сказать, я хорошо слышал, что кто-то был у тебя в ателье.
Тогда она окончательно смутилась и пробормотала, что это был Хельге и что он уже несколько дней как приехал в Христианию, но скрывал свой приезд.
– Дорогая Йенни, – тихо проговорил Грам, и Йенни хорошо видела, что он был очень недоволен, – вам вовсе не надо было скрываться от меня. Поверьте, что я-то во всяком случае оставил бы вас в покое. Да, да… но, конечно, я должен сознаться, что меня очень порадовало бы, если бы Хельге захотел повидаться со мной…
Йенни окончательно растерялась и не знала, что ответить ему на это.
– Ну, что же, – прибавил Грам, – я, конечно, постараюсь, чтобы Хельге не заметил, что я знаю это.
Йенни вовсе не хотела скрывать от Хельге, что она проговорилась его отцу и выдала его маленькую тайну. Но она так и не собралась с духом сказать ему об этом, так как боялась, что это ему будет неприятно. И ее постоянно мучило и нервировало сознание, что она живет в какой-то лжи, что от одного она скрывает одно, от другого – другое.
У нее дома также никто ничего не знал. Но там это было совсем другое дело. Она не привыкла говорить с матерью о своих личных делах, они никогда не понимали друг друга. Теперь же, по настоянию Йенни, мать уехала в деревню, так как это было необходимо для здоровья младшей сестры, и Йенни окончательно переселилась в ателье, а обедала она в городе.
И как это ни странно, но Йенни никогда еще не любила так свою мать и свой дом. Это ничего, что мать не понимала ее. Когда та видела, что Йенни приходится плохо в том или ином отношении, она всегда старалась прийти на помощь своей дочери, не расспрашивая ее ни о чем. Ей никогда и в голову не могло бы прийти приставать к своим детям с какими-нибудь неделикатными расспросами. Какая разница с домом Хельге! Йенни казалось, что вырасти в таком доме было то же самое, что вырасти в аду. Хуже всего было то, что гнет, который ложился на их сердца в этом доме, давал себя чувствовать даже и тогда, когда они были одни. Но она твердо решила во что бы то ни стало преодолеть этот гнет. Бедный, бедный Хельге!..
– Дорогой мой Хельге! – прошептала она, осыпая его ласками.
Грам возвратился с прогулки, и они пошли к нему в кабинет.
Через некоторое время к ним присоединилась и фру Грам.
– Ты забыл взять с собой зонтик, мой друг… как и всегда, – сказала она ласково. – Хорошо, что тебе повезло и ты не попал под дождь. Ах, уж эти мужчины! За ними вечно нужен глаз да глаз, – и она с улыбкой посмотрела на Йенни.
– По правде сказать, ты и не можешь укорить себя в том, что недостаточно усердно присматриваешь за мной, – ответил Грам. Он всегда так изысканно вежливо говорил со своей женой, что это производило неприятное впечатление на посторонних.
– А вы предпочитаете сидеть здесь? – спросила она, обращаясь к Хельге и Йенни.
– Это странно, – ответила Йенни, – но чуть ли не во всех домах самая уютная комната – кабинет. Так было и у нас, пока жив был мой отец, – добавила она быстро. – По всей вероятности, это потому, что кабинет устроен для работы.
– Ну, в таком случае кухня должна была бы быть самой уютной комнатой в нашем доме, – заметила со смехом фру Грам. – Как ты думаешь, Герт, где работают больше, в твоем кабинете или в моем? Мой кабинет – это, конечно, кухня…
– Должен сознаться, что в твоем кабинете, без всякого сомнения, производится гораздо больше работы.
– Да, – произнесла со вздохом фру Грам. – А теперь я воспользуюсь вашим любезным предложением, фрекен Винге, и попрошу вас на этот раз помочь мне с ужином. Уже поздно…
Когда все сидели за ужином, раздался звонок. Пришла племянница фру Грам, Огот Санд. Фру Грам познакомила ее с Йенни.
– Ах, вы, должно быть, та самая художница, с которой так много бывал Хельге, когда он жил в Риме? – и она засмеялась. – Знаете, ведь я вас видела в Стенерсгаде… Вы шли с дядей Гертом, и в руках у вас был ящик с красками…
– Ты, наверное, ошибаешься, милая Огот, – оборвала ее фру Грам. – Когда же это могло быть?
– Это было недели две тому назад. Я возвращалась из школы…
– Верно, верно, – сказал Грам. – Фрекен Винге уронила свой ящик с красками, и я помог ей подобрать все.
– А, так это настоящее маленькое приключение, в котором ты не покаялся своей жене, – проговорила фру Грам и принужденно расхохоталась. – А я-то и не подозревала, что вы уже успели познакомиться!
Грам тоже засмеялся:
– По-видимому, фрекен Винге не узнала меня. Это для меня не очень-то лестно, а потому я и не напоминал о себе. Неужели же вы и не заподозрили, фрекен Винге, когда познакомились со мной здесь, что я тот самый добрый старичок, который пришел к вам на помощь в трудную минуту?
– Мне казалось сперва… но я не была уверена, – произнесла Йенни слегка дрожащим голосом, и при этом она вспыхнула до корней волос. – К тому же и вы, по-видимому, не узнали меня… – Она сделала слабую попытку улыбнуться, но сама чувствовала, как пылают ее щеки и как неуверенно звучит ее голос.
– Да, это действительно настоящее приключение, – сказала опять с ядовитым смехом фру Грам. – И что за удивительное совпадение!
– Господи, неужели я опять сказала что-нибудь невпопад? – спросила Огот, когда они после ужина перешли в гостиную. Грам пошел к себе в кабинет, а фру Грам возилась на кухне.
– Здесь в доме всегда сидишь, точно на угольях. Всегда можно ожидать взрыва… Но объясните мне, пожалуйста, в чем дело? Я ничего не понимаю.
– Прошу тебя, Огот, не вмешиваться в чужие дела. Заботься о своих, – сказал Хельге с раздражением.
– Ах, милый мой, пожалуйста, не кусайся! Скажи лучше, уж не ревнует ли тетя Бекка дядю Герта к фрекен Винге?
– Не видал более бестактного существа, чем ты…
– После твоей матери… спасибо, это мне уже сказал однажды дядя Герт. – И Огот расхохоталась. – Да, но есть ли смысл в этом? Приревновать к фрекен Винге!
– Еще раз прошу тебя, Огот, не вмешиваться в то, что происходит в этом доме, – обрезал ее Хельге.
– Хорошо, хорошо, успокойся! Мне только казалось… Ну, да все равно…