Йенни
Шрифт:
– Нет, Хельге, ты не должен ревновать. Тогда все рушится. Я никогда не примирюсь с недоверчивым отношением ко мне. Это выше моих сил. Пойми это… я скорее простила бы тебе измену, чем недоверие ко мне…
– Ну, а я на это не способен, – проговорил Хельге с горькой улыбкой.
Йенни отбросила со лба волосы и вытерла глаза.
– Хельге, – сказала она тихо, – ведь мы любим друг друга. Если мы уедем куда-нибудь подальше… и раз мы горячо хотим, чтобы все снова наладилось, то… Если двое людей хотят искренно любить друг друга и хотят сделать друг друга счастливыми…
– Нет, я насмотрелся достаточно на семейные распри. Я боюсь строить что-нибудь на твоей доброй воле или на моей… Ответь прямо на мой вопрос. Любишь ли ты меня? Хочешь ли быть моей… как в Риме? Хочешь, я останусь у тебя? Хочешь ли ты этого искренно и горячо?
– Хельге, Хельге… ты мне очень дорог… – проговорила она в ответ, горько и тихо рыдая.
– Спасибо, – сказал он, целуя ее руку. – Раз ты не любишь меня, то тут уж ты ничего не можешь поделать, моя бедняжка. Я это хорошо понимаю.
– Хельге, Хельге, – рыдала она.
– Йенни, ведь ты не можешь мне сказать, чтобы я остался у тебя, потому что ты не можешь жить без меня. Хватит ли у тебя смелости взять на себя ответственность за все последствия, если ты скажешь теперь, что любишь меня… скажешь это только для того, чтобы я не ушел от тебя огорченный?…
Йенни перестала рыдать и молчала, потупив взор. Хельге надел пальто и взял свой зонтик.
– Прощай, Йенни, – сказал он, пожимая ей руку.
– Ты уходишь от меня, Хельге?
– Да, Йенни. Я ухожу.
– И не возвратишься больше?
– Я возвращусь к тебе только в том случае, если ты ответишь мне так, как я этого хочу.
– Теперь я не могу ответить тебе, – прошептала она с отчаянием.
Хельге слегка провел рукой по ее волосам. Потом он повернулся и вышел.
Йенни сидела на диване и плакала. Она плакала безутешно и долго, не думая и не отдавая себе отчета в том, что произошло. Она чувствовала только смертельную усталость после всех этих месяцев, полных мелочных неприятностей, мелочных унижений и мелочных дрязг, и на сердце у нее было пусто и холодно. Да, Хельге был прав.
Через некоторое время она почувствовала голод. Она посмотрела на часы, было уже шесть часов.
Она просидела на диване четыре часа. Она встала и хотела надеть пальто и тут только заметила, что пальто все время было на ней.
Подойдя к двери, она увидала на полу маленькую лужицу. Она взяла тряпку и вытерла пол, и только теперь вспомнила, что эта лужица натекла с зонтика Хельге. Она приникла лбом к косяку двери и снова горько заплакала.
VII
С обедом она скоро покончила, и, чтобы не думать о том, что ее мучило, она попыталась читать газету. Однако это ничуть не помогло, и она не могла сосредоточиться на чтении. Тогда она решила, что лучше идти домой и сидеть там.
На верхней площадке лестницы ее поджидал какой-то мужчина. Она заметила снизу, что он был высокий и стройный. Она почти вбежала наверх и окликнула Хельге.
– Это не Хельге, – ответил мужчина. Это был отец Хельге.
Йенни протянула ему обе руки и спросила, едва переводя дух:
– Герт… что случилось… говори скорей…
– Успокойся, успокойся, Йенни, – ответил он, беря ее руки. – Хельге уехал… уехал в Конгсберг к одному товарищу… доктору. Хельге поехал навестить его… Господи, дитя мое, неужели же ты предполагала что-нибудь ужасное? – и он слабо улыбнулся.
– Ах, право, не знаю, что я думала…
– Милая Йенни, ты на себя не похожа, ты так расстроена…
Она пошла вперед и отперла дверь в ателье. Там было еще светло, и Грам посмотрел на нее. Сам он был тоже очень бледен.
– Тебе очень тяжело, Йенни?… Хельге сказал… так я его понял, по крайней мере… что вы решили, что не подходите друг другу…
Йенни молчала. Когда она услыхала эти слова из уст другого человека, ей вдруг захотелось громко крикнуть, что это неправда. До сих пор она еще не прониклась сознанием, что все кончено. Но вот посторонний человек ей громко и ясно сказал: они оба решили, что так лучше, и Хельге уехал, и та любовь, которую она когда-то питала к нему, умерла… Она не могла найти ее в своем сердце… Любовь умерла… Но, великий Боже, как могла она умереть, когда она сама не хотела этого!..
– Йенни, тебе очень тяжело? – повторил Грам свой вопрос. – Тебе Хельге все еще дорог?
Йенни покачала головой.
– Конечно, Хельге мне дорог. – Ее голос слегка дрожал. – Нельзя же сразу стать равнодушной к человеку, которого я когда-то любила… Да и трудно со спокойным сердцем причинять другому страдания…
Грам не сразу заговорил. Он сел на диван и сосредоточенно смотрел на свою шляпу, вертя ее в руках.
– Я понимаю, – сказал он наконец, – что вам обоим очень тяжело… Но, Йенни… если бы ты постаралась вдуматься во все это, то сама нашла бы, что так лучше для вас обоих.
Йенни молчала.
– Как искренно я обрадовался, Йенни, когда увидал тебя, – продолжал Грам после некоторого молчания, – когда увидал женщину, сердцем которой завладел мой сын. Ты не можешь себе представить, как я был счастлив. Мне казалось, что моему мальчику судьба послала все то, от чего я должен был отказаться навсегда. Ты и умна, и прекрасна, и сильна, и самостоятельна, к тому же ты талантливая художница и не сомневалась ни в своей цели, ни в средствах к достижению ее. Ты так бодро говорила о своей работе и так тепло о своем женихе… Но вот приехал Хельге… Мне показалось, что ты сразу изменилась. Та неприятная атмосфера, которая вечно царит в моем доме, произвела на тебя слишком болезненное впечатление. Мне казалось невозможным, чтобы перспектива… иметь… такую неприятную свекровь могла совершенно отравить счастье молодой, любящей женщины. Я заподозрил, что есть более глубокие причины и что мало-помалу у тебя самой открываются глаза на многое, чего ты раньше не понимала. Ты увидала, что твоя любовь к Хельге вовсе не так непоколебима, как ты это раньше думала. Там, на юге, вдали от будничной обстановки, оба молодые и свободные, удовлетворенные своей работой, оба полные молодого желания любить, вы неизбежно должны были почувствовать симпатию друг к другу и увлеклись друг другом… Но это было именно только увлечение, а не глубокое чувство, проникающее во все существо человека…