Йод
Шрифт:
Он дошел до черты. Он смотрел телерепортажи об экстремальных видах спорта и недоумевал: все эти длин12 новолосые юнцы, сынки обеспеченных бюргеров, сигающие со скал на парашюте размером с носовой платок,
казались ему болванами. Романтик знал человека, не умеющего сложить в уме три и восемь, но сколотившего астрономический капитал (впоследствии, говорят, все растратил на блядей). Романтик видел тюремного надзирателя, трахающего тюремную надзирательницу практически на глазах у двух сотен арестантов, завороженно притихших. Романтик наблюдал боевого полковника, едва не утонувшего спьяну
Нельзя все время наблюдать жизнь с обратной стороны, с изнанки. Нельзя все время сидеть в окопе, в камере, в схроне теневика-менялы. Надо хоть иногда выбираться на солнце.
Надо выбираться, понял я, слушая, как верещат ингушские цикады. Хватит риска, тюрьмы, крови, мести. Не хочу больше. Какой я, к черту, чеченский Геббельс? Нашел, тоже, с кого пример брать – с гада, нациста и душегуба. Едва не убил человека из-за денег, а теперь нарисовался на Кавказе, пропагандист хуев. Вали отсюда, пока живой, тут без тебя как-нибудь разберутся.
Ближе к полуночи ко мне подселили соседа, русского пехотного офицера, не успевшего засветло добраться до своей комендатуры.
– Капитан Семенов, – представился он.
Я назвал свое имя и род занятий. Сосед недоверчиво изогнул светлую бровь.
– Русский?
– Очень, – ответил я. – Вы водку пьете?
– Я строевой офицер.
– Действительно. Извините. Спросил, не подумав.
– Ничего.
Капитан – маленький, ладный, обыкновенный русский офицер с глазами подростка – подождал.
– Ну что же вы? Наливайте.
Тут пилось совсем иначе, не как в Москве. Легче. Водка помогала отбросить покровы лишней цивилизованности. Мы много выпили, поговорили о войне и мире; потом заснули не раздеваясь.
(А вот траву курить мне не понравилось. Однажды из любопытства я раздобыл местной травы, через приятелей из охраны мэра. Глупо приехать на Кавказ, на исламскую землю, где алкоголь не приветствуется, и не покурить марихуаны. Но ощущения оказались далеки от эйфории. Мешало внутреннее напряжение, чувство опасности, заставляющее круглосуточно пребывать настороже. Тайком ото всех, прячась в сортире, я выкурил половину косяка, остальное выбросил. В отличие от водки трава увеличивала страхи. В Грозном почти ежедневно убивали одного русского, не щадили даже женщин. В прошлый мой приезд расстреляли пожилую преподавательницу местного института. Я дважды был показан по местному телевидению и вот-вот ожидал покушения.)
Наутро проснулись поздно. Тронулись вместе. Оно и безопаснее. Давешний разбитной таксист обещал довезти сначала меня – в Грозный, а затем капитана – в Аргун. Разумеется, мы были выгодные клиенты, и в восемь утра он уже сигналил под нашими окнами.
Однако в столицу по-прежнему никого не пускали. Я тряс удостоверением – не помогло.
– Поехали со мной, – пригласил капитан. – Отси12 дишься у нас, а там видно будет.
К середине дня добрались. Напротив аргунской комендатуры я увидел огромную воронку. Несколько недель назад здесь врезался в ворота набитый взрывчаткой
– Расслабься, – сказал Семенов, пробегая мимо.
– Слушаюсь.
– Скоро будем обедать.
Я предложил помощь – капитан кивнул, принес мне огромную лохань с картошкой и нож. Обрадованный тем, что теперь от меня будет польза, я взялся за дело. Через четверть часа за дверью послышались ругань и топот ног. Вошел дымящийся камуфлированный человек. Он дико вращал глазами и тяжело дышал. Поставил в угол автомат, рухнул на лавку.
– О! – выкрикнул он. – Семенов! Что так мало погулял?
– Сколько положено, столько и погулял, – ответил капитан. – Откуда ты, Жека?
Вошли еще четверо пыльных, громогласных. Сладко запахло порохом.
– Откуда? – возбужденно выкрикнул дымящийся. – Из боя! Говорил я вам, что в мечети – ваххабитский схрон!
Он примолк и вопросительно посмотрел на меня – зрачки были белыми.
– Это свой, – сказал Семенов. – Пресс-секретарь мэра Грозного.
Вояки презрительно скривились, кто больше, кто меньше. Я продолжал орудовать ножом. Чистить картошку – мне, выросшему в сугубо картофельном краю, это всегда легко давалось.
– Целы? – озабоченно поинтересовался капитан.
– Гришу поцарапало. Ерунда. Он в штаб пошел, докладывать.
– Так что там про мечеть?
– Мечеть? Из нее по нам работали. Капитан, я тебе давно говорил...
Семенов похлопал дымящегося по плечу.
– Ты умный, Жека. Уважение тебе. Уважение. Завтра пойдем выяснять. Старейшин за бороды подергаем, главе администрации вопрос зададим... А сейчас отдыхай. Я с отпуска, я домашнего привез.
Вошедшие стали сыпать подробностями, отдуваясь, сопя, экономно матерясь, снимая разгрузки, расшнуровывая берцы, отстегивая от себя ремни, кобуры, лямки, портупеи; щелкали замки, трещали застежки»липучки». Остались в исподнем. Белые тела, черные лица и руки. После гортанных чеченских баритонов славянские голоса показались мне мелодичными, почти нежными.
В мою сторону не смотрели.
Похватали серые полотенца, гурьбой ушли. Я, в гражданском пиджачке своем, год назад купленном задорого на последние доллары, ощущал себя глупо, как ребенок, случайно оказавшийся на взрослой пьянке, где тети громко смеются и позволяют дядям хватать себя за сиськи.
Тот, кто кричал про мечеть, вернулся первым. Полуголый, пахнущий мылом, он уселся напротив, закурил и некоторое время изучал мою грудь и переносицу. Я все ждал, когда он выпустит дым мне в лицо. 12
– Я Женя Питерский, – наконец сказал он. Руки не подал.
– Андрей.
– Ага. Андрей. Ну-ну.
– Не бузи, Жека, – сказал Семенов и под сдержанные одобрительные возгласы выложил на стол завернутый в рушник домашний пирог.
– Он пытается сказать, что он русский, – громко объявил Женя Питерский.
– Он в натуре русский... Товарищи офицеры, налегайте. Пирог с мясом. Жена пекла.
– Может, – спросил Жека Питерский, – он еще и православный?
Я кратко признался, что не крещен.