Йоханнес Кабал, Некромант
Шрифт:
и методично работать над их исчезновением, пока карманы и рукава не заполнились до отказа. Затем
он их вытряхнул и начал всё заново. Потом ещё раз. И ещё. После чего, разнообразия ради,
потренировался делать так, чтобы карты исчезали и тут же появлялись. Пиковая дама мелькнула у
него в руке и тут же испарилась. В отражении он внимательно следил за движением пальцев. Он
специально повернул зеркало так, чтобы видеть только руки. Видеть своё лицо у него не было
никакого
Когда карты начали сминаться и становиться гнутыми как тосканская черепица, он обратился к
другим предметам, лежавшим на столе. Авторучки, карандаши и линейка по очереди загадочно
исчезли, затем триумфально появились вновь. Он был доволен тем, как ловко заставил исчезнуть
протокол с признанием той женщины из полицейского участка.
Вспомнив о нём, Кабал достал документ из кармана вместе с подписанным контрактом и начал
их рассматривать. Ниа — так её звали. Он сомневался, встречался ли ему раньше кто-нибудь по
имени Ниа. Имя было приятным на слух и он, на секунду прервав мысли, представил, как оно звучит
у него в голове. Затем он достал маленький ключик из кармана своего жилета, открыл ящик стола и
положил её контракт под стопку других. Наверху оставался единственный чистый бланк. Во что бы
то ни стало, нужно сделать так, чтобы его подписали до полуночи. Кабал положил коробку назад,
тщательно запер ящик и снова взял признание. Он пробежался по нему глазами и был в душе удивлён,
насколько оно близко к истине, при том, что рассудок у девушки помутился. Документ исчез у него в
руках ещё несколько раз, после чего он разорвал его в клочья и скормил печке в углу.
Он откинулся на спинку стула и постучал пальцами по столу. Ещё пара часов до захода солнца.
Чем бы заняться? Хорст обещал довести до ума план работ по приведению ярмарки в более
приемлемый вид для тяжёлого на подъём населения этого города, однако, по всей видимости, к своим
бумагам он так и не притрагивался. Кабал вспомнил вчерашний разговор с Хорстом и почувствовал
необъяснимое беспокойство. Хорст говорил о чём-то важном. О том, что явно имело для него
значение, но Йоханнес думал о другом и не уловил о чём именно. Остаётся надеяться, что это не
слишком важно.
В поисках занятия, на которое можно отвлечься, он окинул взглядом кабинет, заметил свою
широкую тетрадь и взял её в руки. Каллиопа играла какое-то произведение, причудливую,
спотыкающуюся мелодию, которая вместе с тем казалась смутно знакомой.
Может, если записать её на бумаге, получиться вспомнить, где он её слышал. Не будучи
человеком, склонным растрачиваться понапрасну, он, тем не менее, со спокойным сердцем взял
карандаш и линейку, аккуратно
Время шло в тишине, без конца нарушаемой только хрустом точилки для карандашей — Кабал
ненавидел работать тупым инструментом. Снаружи рабочие воплощали недоделанные планы Хорста
в полнейшем молчании. Им не нужно было даже дышать, разве что иногда вздохнуть для вида.
"Палата физиологических уродств" стала "Пристанищем для людей с генетическими недугами", а тон
вывески сменился с "Испытайте ужас..." на "Пополните ваши знания...". "Зал мучений: пытки всех
времён!" превратился в "Людскую бесчеловечность: галерея совести", а "Монстры! Монстры!
Монстры!" — в "Неизвестную природу: чудеса криптозоологии". Сам Кабал начал ловить себя на
интересе к тем зрелищам, мимо которых ходил целый год.
Кабал закончил запись и взглянул на дело своих рук. В мелодии не было ничего знакомого. Не
помог даже лёгкий наклон головы ни на тот, ни на этот бок. Затем, следуя внезапной догадке, он
расчертил ещё несколько станов и записал ту же мелодию снова, на этот раз в обратном порядке. Она
выглядела чересчур жизнерадостной, совершенно не подходила этому месту, и всё же Кабал её не
узнавал. Он попробовал насвистывать произведение и убедился, что слышал его раньше. Тем
временем солнце уже висело над самым горизонтом.
Барроу сидел у себя в саду, смотрел, как гаснет день, и невзначай спрашивал себя, доживёт ли
он до утра. Сегодня вечером ему придётся пойти в балаган и попытаться найти то подлое и недоброе
нечто, которое не давало ему покоя. Ему не хотелось это делать, совсем не хотелось, ни капельки, он
просто чувствовал, что обязан это сделать. Более того, он чувствовал, что просто обязан как-то
воспрепятствовать этому. Жаль, что не к кому обратиться за помощью. С другой стороны, у него
было очень странное чувство, что если он кому-то сообщит, что братья Кабалы — Йоханнес в
особенности — не просто владельцы балагана, но, по сути вещей, средоточия зла, на которых должны
найтись сияющие рыцари креста, например, он сам, то, скорее всего, ещё до рассвета его лишат
подтяжек и шнурков, и ос ним будет разговаривать добрый психиатр.
Ему вспомнилось то, что он сказал Леони. Он боялся за неё, боялся как никогда раньше. Он
боялся и за себя. "Это просто страх, — подумал он, — страх не может ранить. Какой-нибудь придурок
с топором — вот о чём стоит побеспокоиться". Он попытался представить, как Кабал нападает на него