Йошкин дом
Шрифт:
Омой руки, вкуси салат, раздвой среднюю мацу. В моём переводе «Пасхальной Агады» — маленький шедевр: «Глава Седера умывает руки».
Из ста тридцати раненых в Натании двадцать пять — тяжело. Глава Седера умывает руки.
Седер катится своим чередом. На улице стоит проливной дождь. Ты переживаешь, что диким ветром может сорвать крышу. Ощущение, что стены пошатываются. Рабами мы были у фараона в Египте. Дождь на Песах — хорошая примета. Мама, мама, а теракт на Песах — это хорошая примета?
Нет, нет, все было вовсе не так мрачно. Было тепло и родственно, было славно и приятно, было временами весело, а временами — еще как—нибудь. Мы же не можем
Седер нельзя закончить без отложенной в его начале части мацы — «афикомана». Афикоман полагается прятать от главы Седера — с тем, чтобы он искал, а не найдя — платил выкуп (исполнял какое—нибудь желание). Главой Седера была я, а ты, естественно, спрятала афикоман. Спрятала так, что мы всей компанией не могли его найти. Дима уже предложил начать пролистывать книги по одной. Сдались. Выяснилось: ты положила афикоман под ковер, и там по нему хорошо походили ногами. Ты забыла, что его еще надо есть…
Платить выкуп за крошки от афикомана я отказалась. Пылесосить ковер решили после праздника. И вообще, чистота ковра — это не главное. Как и целостность афикомана. Если бы Он только вывел нас из Египта, с нас было бы достаточно.
Весь вечер туда—сюда, из дома и в дом, ходил Вася, которому хотелось одновременно посильно участвовать и в нашей скромной трапезе, и в концерте под крыльцом. А на улице шел дождь, между прочим. А почва под крыльцом — глина мокрая вязкая. А коричневые кошачьи следы на полу и на ковре очень отчетливо видны. А на хрена мы пылесосили ковер и вымывали пол до зеркального блеска? А фиг его знает… Умный — он что спрашивает? А ни о чем он не спрашивает, умный…
В полночь положено открывать входную дверь, и читать определенное благословение. Дверь открывается для того, чтобы пророк Элиягу, который очень может быть как раз пойдет мимо, мог войти. Для него же наливается полный, до краев, бокал вина.
Ты сказала, что дверь открывать страшно — темнота, дождь, мы одни в районе — мало ли что? Я предложила дверь открыть, но чтобы мужики следили, чтобы никто не вошел. Кроме пророка, разумеется.
Мы представили: открытая настежь дверь, внутри — с каждой стороны — стоит, вжавшись в стену, длинный мужик с пистолетом наизготовку. «Поселенцы радуются приходу пророка Элиягу». В этом году — рабы, в будущем году — свободные люди.
Тот, Который Отвечает за Все, не играет с одиночками. Ему глупо предъявлять претензии типа «я тебе Седер отсидел, а ты меня от теракта не уберег». Он избирает народ, и играет с ним на макро—уровне. Кажется, с нами он уже наигрался. Кажется, нас скоро переизберут. Намечаются перевыборы.
Господи, прошу тебя, избери шведов. Пусть они на своей шкуре поймут, что это такое — быть твоими избранниками. Ну, или эстонцев — тогда хотя бы отдохнешь от наших бешеных темпов. Короче, Господи, избери кого—нибудь, а нам дай покоя. Чуть—чуть.
В будущем году — в отстроенном Иерусалиме.
ПРАЗДНИК ЦВЕТЕНИЯ МИНДАЛЯ С ВАШЕЙ МАМОЙ
Траурные венки — в ту комнату. В наших широтах зацвёл миндаль. Для тех, кто не в них, поясняю: суть конец зиме. Ну, может, еще не сразу. Может, еще через пару дней—недель. Но рубикон перейдён, и больше надеяться не на что. Скорость приближения лета начинает приближаться к скорости света. А для меня, как известно, каждое лето — это небольшой портативный конец света. Не—не, не пугайтесь, это — еще не стихи. Стихи — под обрезом. Нойные, хнойные, мрачные, практически нецензурные и даже (спокойно!) с матом. При этом НЕ смешные. Я не шучу. Ужас—ужас, короче.
У нормальных людей дорога уходит в даль. Для нормальных людей страницы весна листает. Я увидела утром: в долине зацвёл миндаль. Мне нельзя миндаль: я — Снегурочка, я растаю.
Предугадан конец зимы, и конца не жаль — ведь нормальным всем с потеплением радость в теле. Я видала утром: в долине зацвёл миндаль. Это значит — всё, отшумели мои метели.
И звучит идиотской жалобой сонный ной, и в который раз оболочка хрустит пустая. Я люблю весну, но ругаюсь любой весной. Мне нельзя весну: я — Снегурочка, я растаю.
А народ гудит, а народ удивлён и рад, а народу рай — не стенание, а награда. На горе Арарат растёт крупный, блин, виноград. Да пускай растёт — мне не надо, блин, винограда! Мне не надо дней, оскоплённых светилом нах — я устала жить, тем сиянием поражаясь. Я живу в жару только ночью и только в снах. Я в жару не живу вообще, я дрожу и жарюсь. Я дрожу и жру, я сижу и жую ботву, я сижу и жду: ну когда же похолодает. Я люблю жару, я тихонько по ней плыву, и стремленье уплыть подальше меня снедает.
А нормальным всем не понять ненормальных всех — не понять, не суметь, не стать, в теплоту врастая. И горяч, как плач, обжигает мне уши смех: не понять ей, блядь! Щаз, Снегу—у–у—урочка, блядь, раста—а–ает!
Не сердись, мон шер. Я не буду такой всегда. Я сейчас поругаюсь чуть, и опять воскресну. Просто белым сфер в долине зацвёл миндаль. Это значит — снова лето. И хоть ты тресни. Хоть ты трескай суп, хоть ты пачками жуй салат, будь ли скуп, ли туп, будь ты сидень, и ли ты студень. На горе Арарат вырос круууупный — глянь — виноград. Мы вино из него добудем, коль живы будем.
Мы нальём вина и забудем про всё и всех. Будем пить и спать, и собой развлекать парнас. И горяч, как плач, наши кости растопит смех. И красивый пар останется вместо нас.
ПОЛИСЕКСУАЛЬНОСТЬ
Есть мужчины, с которыми хочется быть женщиной. Вопросительно—мягко наклонять голову, щуриться сквозь ресницы, качать головой с понимающим видом, выслушивать вдохновенные речи, светиться полуулыбкой стиля «мы с тобой одной крови». Хочется откровенности — но не на все темы, а только на те, на которые как раз и не принята откровенность, остальные темы с ними вообще не важны. Хочется протянутой руки, хочется припадать к плечу, и еще: знать, что вся эта чепуха из книг для подростков — все—таки не совсем чепуха. Ну не шептать «милый», конечно, и вообще без пошлости, но как—то так. Чтобы искры в зрачках и удивление в собеседнике, потому что красиво, потому что игра. Да, у меня конечно же забрать сумку. Да, меня безусловно проводить. Да, я однозначно никогда в жизни не сумею самостоятельно налить себе чаю. Я пролью, расплещу, перепутаю, обожгусь, растяну, упаду, сломаю, порежусь, заражусь и умру. Спасибо. Да, уберечь. Да, размешать. Да, протянуть. И пусть расправляют плечи и приосаниваются: им идёт. Не всем, только им. С остальными такое выглядит смешно и по—детски, неуместно и почти непристойно, да просто глупо, в конце концов. А с этими можно: хотя бы за то, что только у них одних есть эта нежная, слабая, невыносимая, мягкая, тёплая ямка у шеи чуть—чуть до плеча, в которую одну и можно уткнуться благодарным усталым носом.