Юбер аллес (бета-версия)
Шрифт:
– Откуда ты узнал?
– подалась вперёд Фрау.
– У меня есть свои источники, - надулся от гордости Лихачёв, всем своим видом демонстрируя, что он никогда их не назовёт.
– Значит, Варвара, - заключила Лени.
– И что же тебе сообщили твои источники?
– Что этот тип уже получил приглашение на наш прощальный ужин!
– возмутился академик.
– Так вот, я не потерплю!
На эти слова Лени всегда реагировала одинаково. Она никогда не позволяла произносить их безнаказанно.
Фрау сняла с ноги туфлю и швырнула в лицо супруга. Потом сняла вторую. Встала. Босиком прошлёпала по холодному
– Ты будешь делать то, что я говорю, - прошипела она по-дойчски, - ты будешь делать то, что я говорю, мразь, подонок, ничтожество, идиот...
– из неё сыпалась и сыпалась брань, едкая, ядрёная, и каждое слово сопровождалось ударом по лицу академика. Пока тот не закрылся руками и не заплакал.
Лени обняла старика, стала гладить по седым волосам. Лихачёв доверчиво потянулся к ласке.
– Тебе трудно, - бормотала старуха, - тебе трудно... Нам всем трудно... Ты должен... Мы все должны...
Магическое слово "должен", как всегда, сработало. Академик несмело улыбнулся, потирая щёку.
– Сегодня ты не пойдёшь на ужин, - сообщила ему супруга.
– У тебя остались следы на лице. Но ты сам виноват. Ты меня оскорбил. Ты виноват. Ты сам виноват во всём. Теперь мы не сможем быть на ужине вместе, из-за тебя. Мне так стыдно.
– Да...
– бормотал старик, - да... Стыдно... Но я ведь только хотел...
– Мне надо побыть одной, - фрау Рифеншталь решила, что сцена закончена и можно вернуться к делам.
– Иди к себе. Я скажу гостям, что ты плохо себя чувствуешь.
Зазвонил целленхёрер.
– Да, - сказала режиссёрша, - это ты, Иван? Сколько они хотят? О дьявол. Хорошо. Пусть на кольце будет руна... Пожалуй, "Лагуз".
Kapitel 36. Вечер того же дня. Санкт-Петербург, переулок Освободителей, 4. (Рифеншталь-фонд, зал приемов).
Огромная хрустальная люстра, напоминающая то ли витрину дорогого магазина на Тверской, то ли экзотический летательный аппарат, была первым, что бросалось в глаза при входе в зал. Она висела под потолком, удерживаемая тремя массивными бронзовыми цепями. Власов попытался вспомнить, где он в последний раз видел нечто подобное. Кажется, у старухи Берты - у неё, правда, люстра была поменьше, но той же породы. В Берлине, Варшаве, даже в безнадёжно провинциальной Праге он никогда не встречал ничего подобного. Впрочем, Россия - всё-таки не провинция, а самостоятельная страна. Наверное, решил Фридрих, это какая-то местная мода на ретро. Тем не менее, смотреть на люстру было неприятно.
Фридрих отвел от нее взгляд и принялся осматривать зал.
Честно говоря, он опасался, что Фрау устроит старомодный Abschiedfeier - "прощальный банкет" по полной форме, с длинным столом, серебряными приборами и заранее расчисленными местами для гостей. Власов вообще не любил церемонных мероприятий, а главное - на приемах такого рода ты оказываешься в жесткой зависимости от своего места и практически лишен возможности общаться с кем-либо, кроме соседей. Но мероприятие оказалось фуршетом в западном стиле. Вдоль стен, оставляя середину зала свободной, протянулись столы, уставленные лёгкой холодной закуской с редкими вкраплениями больших, закрытых блестящими металлическими крышками емкостей с горячим. В четырех углах располагались минибары , где расторопные официанты в белом (белыми были даже их "бабочки") регулярно и ловко наполняли выставленные перед ними рядами рюмки и бокалы. К столам были придвинуты стулья с высокими резными спинками, но их было мало - предполагалось, что гости будут не столько сидеть, сколько стоять, ходить и разговаривать.
При этом средний возраст гостей Фридрих оценил как "за пятьдесят", хотя попадались и молодые лица. Кое-кого из присутствующих он уже видел утром в магазине, но в целом было заметно, что клуб поклонников Лихачева и салон его супруги - это пересекающиеся, но отнюдь не тождественные множества. Среди гостей явно не было представителей той породы буржских интеллигентов, что обитает в убогих комнатенках каких-нибудь развалюх, помнящих еще Достоевского, и имеет из мебели только книги. В костюмах приглашенных к Фрау не наблюдалось единого для всех стиля, но все были одеты недешево и со вкусом. Фридрих обратил внимание на нескольких высохших подтянутых стариков в парадных мундирах Вермахта и Кригсмарине - впрочем, один из ветеранов был, напротив, не в меру располневшим, что особенно бросалось в глаза из-за его невысокого роста; ему бы следовало надеть штатское, подумал Власов с неудовольствием.
Лихачева нигде не было. Несколько человек из его партии растерянно топтались возле дальнего столика, общаясь друг с другом. Судя по лицам, они были не очень-то довольны.
Зато, разумеется, присутствовала Фрау. Вовсю присутствовала, сказал себе Власов, несколько греша против литературной нормы. Но в данном случае это было уместно. Госпожа Рифеншталь, в строгом черном платье, восседала в конце зала в высоком кресле с алой обивкой и густой позолотой, покрывающей деревянные части - казалось, оно попало сюда прямиком из Эрмитажа. На коленях хозяйка вечера держала тарелку, на которой можно было разглядеть одинокую оливку и кусочек сыра.
Старуха, что называется, производила впечатление. Власову она показалась похожей на какую-то хищную птицу, высматривающую добычу: именно так она оглядывала зал.
Вокруг её трона были расставлены стульчики и табуреточки, на которых сидели - как птички на насестах, готовые вспорхнуть по первому знаку - какие-то люди, в основном женщины, видимо, особо приближённые к Фрау. Где-то рядом, не отдаляясь слишком далеко, чтобы не выходить из поля зрения хозяйки, маячил деятельный Калиновский, занимающий разговорчиками слабый пол. Он совершенно преобразился - теперь на нем был черный фрак, и огоньки люстры отражались в черном лаке его туфель. Доносились отдельные русские и дойчские слова. Старикашка, похоже, корчил из себя дамского угодника.
Власову показалось, что он поймал взгляд старухи. И прочёл в нём явственно - "подождите, потом".
– А, вот и вы, Фридрих Андреевич!
– донеслось сбоку. Власов без удовольствия обернулся. К нему лихо подруливал Гельман, держа в руках два хрустальных бокала, наполненных чем-то темно-красным. Галерейщик выглядел бодрым и не слишком пострадавшим в полицейских застенках. Он даже успел переодеться - на нём был серо-стальной пиджак, судя по силуэту, итальянский. Было заметно, что пиджак Гельману широковат в плечах и узковат в талии.