Юбер аллес (бета-версия)

Нестеренко Юрий Леонидович

– Между прочим, этот ваш процесс, - Варвара Станиславовна, оторвавшись от пирожного, решила вдруг встрять в идущую у нее над головой дискуссию, - там тоже те еще перегибания палки были. Ну Сталина, Берию, Кагановича, Молотова и иже с ними, конечно, надо было повесить, тут никто не спорит. Кровавые выродки, убийцы миллионов, это все конечно. Но генералов-то за что? За что повесили Жукова? Он же просто исполнял свой воинский долг.

Власов вздохнул. С этим предрассудком у людей, плохо знакомых с историей, ему уже доводилось сталкиваться.

– Немногие из большевистских главарей заслуживали этого в большей степени, чем Жуков, - сказал он.
– Его патологическая жестокость превосходила все мыслимые пределы даже для такой структуры, как Красная армия, где на жестокости, насилии и унижении держалось все. В Красной армии не то что крыть подчиненных матом - это само собой, на ином языке там просто не изъяснялись - а, как говорят по-русски, бить их по мордам считалось в порядке вещей. И не простых солдат или даже младших офицеров - хотя в Вермахте и за такое полагался трибунал - а генералов с большими звездами. Те, впрочем, тоже в долгу не оставались, обходясь тем же образом уже с собственными подчиненными, и так до самого низа... Так вот даже в такой армии грубость

и садизм Жукова были чем-то запредельным. Это отмечают практически все, кому выпало несчастье служить с ним вместе или, тем более, под его началом. Но если бы дело ограничивалось только мордобитием! Бил Жуков главным образом генералов. Офицеров - редко. Их он предпочитал расстреливать. По любому поводу и без такового. В поражающих воображение количествах. Солдат, пытавшихся отступить в безнадежном положении, расстреливали целыми батальонами. Но Жуков додумался и до большего. Как раз когда он подвизался в этих краях, он отправил командующим армиями Ленинградского фронта и Балтийского флота шифрограмму номер 4976, - память на числа у Фридриха была хорошая, - согласно которой расстрелу подлежали не только все советские солдаты, попавшие в плен - после того, разумеется, как советская власть до них доберется - но и все их семьи. Такое было чересчур круто даже для сталинской империи, и Маленков приказ отменил. Не от доброты душевной, конечно - а просто потому, что этот приказ, вопреки жуковским представлениям, только подрывал оставшуюся боеспособность армии еще сильнее. Летчики, разведчики и все прочие, кому по долгу службы полагались рейды на вражескую территорию, стали любой ценой уклоняться от таких заданий: не так страшно, что убьют, страшнее в плен попасть... Собственно, расстрелы, мат и мордобой - это весь арсенал жуковских средств управления войсками. Как полководец Жуков был совершенно бездарен, являя собой полную противоположность картинке, которую рисовал сталинский агитпроп. Он провалил практически все операции, которые разрабатывал и которыми командовал лично - на самом деле лично, а не по официальным реляциям. О да, разумеется - мы знаем, что первой причиной разгрома Красной армии летом сорок первого было то, что она готовилась напасть, а наш упреждающий удар заставил ее действовать в обороне. Но даже в таких условиях Жуков имел ошеломляющее превосходство в силах. Так, против восьмисот танков нашей Первой танковой группы у него было восемь тысяч с лишним. Включая сотни новейших Т-34 и КВ, равных которым на тот момент не было ни одного во всем Панцерваффе. Один советский мехкорпус превосходил по своей мощи всю Первую танковую группу. И вот Жуков умудрился за пять дней под Дубно и Ровно угробить подчистую шесть таких мехкорпусов и изрядно обескровить еще несколько. Советский Западный фронт рухнул, красные потеряли четыре армии. О нет, конечно, - усмехнулся Власов, - за такие вещи не вешают. Всего лишь расстреливают. Свои. За те поражения большевики расстреляли много кого, вплоть до начальника ветеринарной лаборатории и директора Военторга. Один лишь Жуков каким-то чудесным образом оказался ни при чем. Он продолжал командовать Генеральным штабом. В итоге новый Западный фронт, созданный из стратегических резервов к началу июля, ждала та же участь, теперь уже под Смоленском. Еще минус четыре армии. За это, правда, Сталин Жукова со штаба снял. Поставил командовать Резервным фронтом. В этом качестве Жуков полтора месяца штурмовал хорошо укрепленные германские позиции под Ельней. Положил впустую огромное количество своих солдат. Гудериан тем временем, оставив на укреплениях лишь небольшое прикрытие, спокойно ушел брать на пару с фон Кляйстом Киев. Под Киевом в котел попали шесть советских армий, это было самое большое окружение в истории войн. 665000 пленных. Затем Гудериан вернулся. Теперь в окружение попал и обескровленный бессмысленными жуковскими штурмами Резервный фронт - откуда сам Жуков заблаговременно унес ноги... Всего за первые пять месяцев войны красные потеряли примерно 20500 танков, 20000 орудий, 17900 самолетов - для сравнения, во всех воздушых флотах Люфтваффе на Восточном фронте по состоянию на 22 июня не набиралось и 2300 самолетов, из них только 1761 боеготовый. Четыре миллиона красноармейцев попало в плен - вдвое больше, чем общая численность всех боевых частей Вермахта на том же ТВД. Затем, во время контрнаступления в начале сорок второго - контрнаступления, в котором не было никакой его личной заслуги - Жуков умудрился загнать в окружение под Вязьмой и полностью погубить еще три армии и два отдельных корпуса, это не считая прочих потерь Западного и Калининского фронтов... Ну и так далее в том же духе, вплоть до окончательного разгрома. В общем, преуспел Жуков только в трех вещах: в присваивании себе чужих заслуг, в перекладывании на других своей вины и в заваливании противника трупами собственных солдат. Опять-таки, в поражающих воображение количествах. К примеру, советские потери подо Ржевом, где Жуков тупо губил людей чуть ли не весь сорок второй год, доходили до 26:1 - причем и эти жертвы оказались напрасными, эти операции тоже закончились полным крахом жуковских планов. Военными психиатрами описаны случаи, когда германские пулеметчики в прямом смысле сходили с ума, глядя, как растут перед их позициями кучи тел красноармейцев, которых, во исполнение жуковского приказа, батальон за батальоном тупо гнали в лоб на доты без всякого прикрытия. "Разминирование" минных полей собственной пехотой - это тоже Жуков, хотя, справедливости ради, не только он. Победы, которые за ним все-таки числятся, были одержаны именно такими способами - если это можно назвать победами... Русский писатель Виктор Астафьев, воевавший на стороне красных, впоследствии назвал Жукова величайшим после Сталина браконьером русского народа. Ах, да - я еще четвертую вещь забыл: феерических масштабов мародерство. Жуковская дача была захвачена настолько быстро, что челядь ничего не успела растащить, существует полная опись имущества, сделанная следственной комиссией - это документ на множество страниц, целая книга... Чего там только не было, от бриллиантов и картин старых мастеров до женского нижнего белья и модельной обуви! И один только маленький штрих: книжные шкафы были сплошь заставлены дорогими изданиями на иностранных языках, ни одного из которых Жуков не знал. Все это было награблено Красной армией в Прибалтике, Польше и Суоми... воображаю, что было бы, продвинься она в Европу дальше! Вообще страшно представить себе, что еще сотворил бы Жуков, если бы коммуняки выиграли войну. Зная этого субъекта, можно предположить что угодно - вплоть до испытания ядерного оружия на собственных солдатах... Ну а еще, разумеется, Жуков был пьяницей и развратником выдающихся масштабов, но это уже так, обычные для красных генералов бытовые мелочи.

– А вот кстати, - подхватил вдруг Гельман, - знаете ли вы, господа, каким образом такой тип, как Жуков, поднялся наверх? В мемуарах Рокоссовского - они, кстати, изданы и у нас, и на Западе, Рокоссовского Петербургский трибунал оправдал - там есть такое место... я наизусть, конечно, не помню, но смысл такой...

Фридрих удивился - он никогда бы не подумал, что Гельман читает военно-историческую литературу. Впрочем, ему тут же пришло в голову, что галерейщик, скорее всего, читал не сами мемуары, а какую-нибудь статью с цитатами из них.

– В тридцатом году Жуков служил у Рокоссовского в подчинении, командовал полком... то есть нет, не полком - бригадой, - продолжал Гельман.
– Развалил там все, что можно, затерроризировал подчиненных, ну, в общем, все, о чем сейчас господин Власов говорил. На него, понятно, жаловались - тогда еще на него можно было жаловаться - командованию, то есть Рокоссовскому. И что сделал Рокоссовский, чтобы убрать Жукова из бригады? Отправил его наверх, на повышение! Вот в этом-то и состоит русский стиль руководства!

– Рокоссовский, вообще-то, поляк, - заметил Михаил.

– Это неважно, - отмахнулся Гельман.
– У себя в Польше он бы, наверное, командовал по-другому. Но, оказавшись в русской системе, он был просто вынужден действовать так, ему не оставили другого выхода! И дальнейшая карьера Жукова это доказывает. Скажете, его и дальше поляки продвигали? Просто в русском коллективе - не только при большевиках, вообще - когда выдвигают людей на руководящие должности, выдвигается не лучший работник, а худший. Посылая его наверх, коллектив таким образом избавляется от него. Это происходит потому, что все прекрасно знают: начальник никогда не производит ничего полезного, он только вредит работе. И это в большинстве случаев справедливо, если начальник русский. Назначить русского начальником над сколько-нибудь значительным проектом - всё равно что глухого посадить за рояль...

– То ли дело вы, - не удержался Михаил.

– Миша, - сердито тявкнула Варвара Станиславовна, отчаянно сражавшаяся с расплывающимся кусочком пирожного на блюдечке, - я извиняюсь, конечно, но тут люди беседуют, а вы своими репликами...

– Да чем я могу помешать такому красноречивому оратору, как Мюрат Александрович? Я ведь ничтожное русское быдло, неспособное быть даже хорошим рабом...
– голос молодого человека стал особенно резким и противным. Власов невольно вспомнил: очень похожий голос был у преподавателя расовой биологии в лётном училище. Будущие пилоты откровенно манкировали идеологическими предметами, считая более важным то, что относилось к их непосредственным обязанностям. К тому же занятия проводились по утрам, когда очень хотелось спать. Преподаватель, прошедший ту же школу, всё это прекрасно понимал - и намеренно форсировал тембр, чтобы слова ввинчивались шурупом в ухо сонным курсантам.

– Невозможно общаться в такой обстановке!
– пожаловался Гельман, обращаясь к Власову.
– Вы заметили, что этот тип вас всё время перебивает?

– Меня?
– удивился Фридрих.

– Ну да, - искренне возмутился Гельман, - мешает разговаривать... Типичное, - Гельман сделал паузу между словами, - хамство.

Власов подумал, что у него есть более важные дела, нежели выслушивать любимые теории говорливого галерейщика. Он вновь посмотрел в сторону Фрау, но та по-прежнему вовсю занималась светским общением. Но зачем-то же она его пригласила? И почему-то передала приглашение именно через Гельмана?

– Да, о чём я...
– Гельман окинул стол в поисках какой-нибудь еды или выпивки, но вокруг была только грязная пустая посуда. Михаил, поймав взгляд галерейщика, жестом подозвал курсировавшего по залу официанта и молча указал ему на стоявший перед Гельманом пустой бокал (на дне которого, как машинально отметил Власов, остались винные опивки). Фридрих оценил оказанную галерейщику услугу - одновременно вежливую и обидную. Официант, профессионально склонившись, наполнил бокал бурой жидкостью из графина - судя по цвету, это был бренди или коньяк.

– Гхм... ну так... вот...
– Гельман поднял бокал и быстро выпил.
– Так я про русских... Хорошо, не будем использовать термины, содержащие... эээ... определенные коннотации, а сформулируем просто, что русские не годятся для эффективного управления ни в качестве... ээ... субъекта, ни в качестве объекта...
– Фридрих невольно подумал, что под влиянием выпитого из Гельмана поперли формулировочки в лихачевском стиле.
– Но, как говорится - прошу заметить, это не я придумал, это пословица - лучше лев во главе стада баранов, чем баран во главе стада львов... или стаи? Ну, вы меня поняли... Короче говоря, если русскими управляют способные представители других народов, определенные результаты все-таки достижимы, с издержками, но достижимы. Начиная от призвания варягов, через пресловутое "немецкое засилье"...

Власов поморщился: он никак не мог привыкнуть к тому, что это слово произносится вслух и без смущения.

– ...и даже через так называемое "иудейско-инородческое иго"...

– Так оно и называется, - опять вклинился Михаил.

Старушка Варвара Станиславовна, попивающая кофеёк из крохотной чашечки, сыграла лицом крайнее негодование, но промолчала, ограничившись тем, что бросила на тарелку ложечку. Ложечка возмущённо звякнула.

– Заметьте, к такому выводу приходили все честные русские люди, - заявил Гельман.
– Например, ранние славянофилы, изучая историю русского народа, пришли к тому, что русский народ полностью лишён государственности, то есть способности к самоуправлению и свободе. Из этого они делали вывод, что монархия, которую они остро осознавали как инородческую, является единственным спасением русского народа. Другим спасением они считали глубокую религиозность, то есть, с управленческой точки зрения - способность выносить и терпеть очень плохое управление... Вот послушайте...
– он почесал нос и нараспев, как бы обозначая голосом цитату, продекламировал: - "Русский народ государствовать не хочет. Он хочет оставить для себя свою неполитическую, свою внутреннюю общественную жизнь, свои обычаи, свой быт - жизнь мирную духа. Не ища свободы политической, он ищет свободы нравственной, свободы духа, свободы общественной - народной жизни внутри себя". Это, между прочим, из "Записки о внутреннем состоянии России", поданной в 1855 году Аксаковым взошедшему на престол императору Александру Второму...