Юг! История последней экспедиции Шеклтона 1914-1917 годов
Шрифт:
Когда утром на шестой день плавания рассвело, мы почувствовали, что Джеймс Кэрд потерял свою устойчивость. Он не поднимался к набегающим волнам. Масса льда, которая образовалась на нём за ночь, сделала своё дело, и он стал больше похож на бревно, нежели на лодку. Ситуация требовала немедленных действий. Первым делом мы отделили запасные вёсла, которые были закованы в лёд и примёрзли к бортам лодки, и выбросили их за борт. Мы оставили два весла для использования у берега. Следом за вёслами за борт отправились два меховых спальных мешка, они были настолько промокшими, что весили, наверное, по 40 фунтов каждый, да и к тому же намертво смёрзлись ночью. Внизу всегда были трое человек, и когда очередной вахтенный спускался вниз, то ему лучше было залезть в мокрый мешок, который только что освободил кто-то другой, чем лезть в свой замороженный спальник и оттаивать его теплом своего несчастного тела. Теперь у нас оставалось четыре мешка, три для использования по назначению и один на всякий случай, если кто-либо надолго выйдет из строя. Быстрое уменьшение веса принесло лодке некоторое облегчение, а энергичное откалывание и срубание льда облегчило её ещё больше. Мы должны были быть очень осторожны, чтобы не повредить ледорубом или ножом замёрзший брезент палубы, но постепенно избавились от большей части льда. Джеймс Кэрд вновь поднялся на нескончаемых волнах, словно заново родился.
Около 11 часов утра лодка вдруг неожиданно нырнула во впадину. Фалиль отделился и плавучий якорь ушёл. Это было очень серьёзно. Джеймс Кэрд шёл под ветер и у нас
Весь день мы шли сквозь шторм, терпя на пределе возможностей неудобства, причинявшие боль. Под серым угрожающим небом лодку несчётное число раз бросало в больших волнах. Мы не думали ни о чём, кроме как о насущных потребностях. Каждый всплеск моря был врагом, коварным и хитрым. Мы ели нашу скудную пищу, рассматривали обморожения и надеялись на улучшение погоды, которое мог принести день грядущий. Ночь наступила рано, и незадолго до рассвета мы с удовлетворением отметили изменение погоды к лучшему. Ветер стих, снежные шквалы стали менее частыми, море успокоилось. На рассвете седьмого дня ветра почти не было. Мы убрали риф и положили курс на Южную Джорджию. Выглянуло яркое солнце и Уорсли смог определить нашу долготу. Мы надеялись, что небо останется чистым до полудня и мы сможем определить широту. Прошло уже шесть дней без точного определения нашего положения и примерные вычисления, которые мы делали, естественно, были неточны. Тем утром лодка имела довольно странный вид. Все грелись на солнце. Мы развесили на грот мачте наши спальные мешки и раскидали по палубе носки и прочие вещи. Часть льда на Джеймсе Кэрд стаяла ещё рано утром, когда шторм только начал утихать, и на палубе появились сухие места. Вокруг лодки фыркали морские свиньи, в нескольких футах от нас кружили капские голуби. Эти маленькие чёрно-белые птицы очень дружелюбны, чего не скажешь о больших странствующих альбатросах. Их серые тени на фоне волнующегося моря иногда стремглав проносились над нашими головами, оглушая воздух своими жалобными криками. Альбатросы, что чёрные, что сажевые (тристанские), смотрели на нас своими стеклянными блестящими глазами и, казалось, были совершенно безучастны к нашей борьбе посреди бушующего моря. Помимо капских голубей встречались случайные буревестники. А ещё была неизвестная мне маленькая птичка, которая всегда пребывала в излишне суетливом, суматошном состоянии, совершенно не соответствующем обстановке. Она меня раздражала. У неё практически не было хвоста, и она двигалась так хаотично, будто в поисках своего недостающего органа. Я испытывал горячее желание самому найти её хвост и покончить с этим её бестолковым порханьем.
Целый день мы наслаждались теплом солнца. После всего происшедшего жизнь была не так уж плоха. Мы чувствовали, что находились на верном пути. Наше снаряжение подсыхало, мы смогли комфортно пообедать горячей пищей. Волнение хоть и было ещё довольно сильным, но было не разрушительным, и лодка легко двигалась вперёд. В полдень Уорсли встал на планширь и, вцепившись одной рукой за грот-мачту, определил положение солнца. Результат оказался более чем обнадёживающим. Мы прошли более 380 миль и находились на полпути к Южной Джорджии. Это звучало так, как будто полдела уже было сделано.
Во второй половине дня ветер посвежел до хорошего бриза и Джеймс Кэрд неплохо продвигался вперёд. До тех пор, пока не вышло солнце, я не понимал, насколько в действительности была мала наша лодка. Под влиянием света и тепла в нашей памяти оживились воспоминания о более счастливых днях, о других путешествиях, когда у нас была крепкая палуба под ногами, сколь угодно много еды и уютные каюты. А сейчас мы вцепились в нашу потрёпанную крохотную лодку, «одну, одну, совсем одну, одну в бескрайнем море». Мы так низко были в воде, что каждая последующая волна отрезала нам вид границы неба. Мы являлись лишь крошечным пятнышком в огромном безбрежном океане, открытым для всех и немилосердным тоже для всех, грозном, даже когда казалось, что он сдаётся, и всегда беспощадным к слабости. На мгновенье осознание силы, противостоящей нам, почти вызвало оцепенение. Но затем надежда и уверенность вновь воскресли, когда наш корабль подняло волной и бросило с гребня в сверкающий всеми цветами радуги ливень брызг, словно к подножию водопада. Моя двустволка и несколько патронов к ней были погружены на борт лодки в качестве чрезвычайной меры на случай недостатка продовольствия, но мы были не склонны нарушать покой наших маленьких соседей, капских голубей, даже ради свежего мяса. Мы могли застрелить альбатроса, но странствующий король океана пробуждал в нас какое-то чувство вдохновения, как у Старого морехода. Так что оружие оставалось среди припасов и спальных мешков в тесной каюте под текущей палубой, а птицы незаметно следовали за нами.
Восьмой, девятый и десятый дни плавания имели несколько особенностей, достойных особого упоминания. В течение этих дней дул сильный ветер и напряжение от плавания было нескончаемым, но мы потихоньку продвигались к нашей цели. Айсбергов на горизонте не было, море было свободно от ледовых полей. Каждый день приносил свои маленькие сложности, но также и компенсацию в виде еды и всё возрастающей надежды. Мы чувствовали, что можем добиться успеха. Шансы против нас были велики, но мы пока побеждали. Мы всё так же сильно страдали от холода, и хотя температура воздуха повышалась, наши жизненные силы уменьшались вследствие ограничения в пище, внешних воздействий, а также необходимости постоянно находиться в скованном состоянии и днём и ночью. Чтобы продержаться до рассвета, теперь было необходимо готовить горячее молоко в течение всей ночи. Это означало необходимость постоянного ночного освещения и увеличение расхода нашего небольшого запаса спичек. Существовало правило, по которому примус должен был быть зажжён с одной спички. У нас не было лампы для компаса и первые дни путешествия, когда рулевой хотел посмотреть ночью курс, мы пользовались спичками, но позже, в связи с необходимостью жёсткой экономии, практика использования спичек ночью была остановлена. У нас была всего одна герметичная банка спичек. Я положил в карман, рассчитывая на солнечные дни, линзы от одного из телескопов, но они так и не пригодились. Солнце редко баловало нас. Стекло компаса мы сломали в одну из ночей, но смогли починить его с помощью пластыря из аптечки. Одним из воспоминаний, что приходят ко мне о тех днях, является пение Крина у румпеля. Он пел всегда, когда сидел на руле, и никто никогда так и не догадался, что же это была за песня. Она была лишена мелодии и более походила на монотонное пение буддистскими монахами своих молитв, но почему-то было весело. В моменты вдохновения Крин пытался исполнить «The Wearing of the Green.»
На десятую ночь после вахты на румпеле Уорсли не смог разогнуться. Его тело свело судорогой, и нам пришлось втащить его под палубу и делать массаж, прежде чем он смог выпрямиться и залезть в спальный мешок. На одиннадцатый день (5 Мая) начался сильный северо-западный шторм, который в конце дня сменился юго-западным. Небо затянуло тучами, а редкие снежные шквалы добавлялись к неудобству, доставляемому сильнейшим перекрёстным волнением (cross-sea, эффект, когда волны в одну сторону, а ветер в противоположную), пожалуй худшим из тех, как я думал, что мы пережили. В полночь я был на румпеле, когда вдруг заметил полоску чистого неба между югом и юго-западом. Я сказал остальным, что небо очищается, а затем, мгновение спустя, понял,
Условия в лодке, ужасные и так, стали ещё хуже. Всё наше снаряжение было мокрым насквозь. Плита плавала на дне лодки, а остатки последнего хуша, казалось, разметало повсюду. Ещё до 3 часов ночи, когда мы все были переохлаждены почти до абсолютного предела, нам удалось разжечь плиту и приготовить горячие напитки. Плотник страдал особенно, но показывал твёрдость и дух. Винсент ещё на прошлой неделе перестал быть активным членом экипажа, и я не могу точно сказать, что стало причиной этого. Физически он был одним из самых сильных людей в лодке. Он был молод, служил на траулерах в Северном море и, по идее, должен был способен выносить тяготы и лишения лучше, чем Маккарти, который был не настолько силён, но всегда счастлив.
На следующий день (6 Мая) погода улучшилась, и мы увидели проблески солнца. Наблюдения Уорсли показали, что мы находились не более чем в ста милях от северо-западной оконечности Южной Джорджии. Ещё два дня с попутным ветром и мы бы увидели вожделенную землю. Я очень надеялся, что задержек не будет, так как наши запасы воды были очень малы. Горячий напиток ночью был крайне необходим, но я решил, что ежедневный рацион воды теперь должен быть сокращён до половины пинты на человека. Куски льда, которые мы взяли с собой, давно закончились. Мы зависели от воды, которую взяли с острова Элефант, и наша жажда усиливалась из-за того, что теперь приходилось пить солоноватую воду из бочки, повреждённой в полосе прибоя во время погрузки. Тогда в неё попала морская вода. Жажда завладела нами. Я не мог позволить увеличить потребление воды, так как неблагоприятным ветром нас могло отнести от острова и продлить наше путешествие ещё на много дней. Недостаток воды является всегда самым тяжёлым лишением, на которое только могут быть обречены люди, и мы знали из опыта нашего предыдущего путешествия, что солёная вода на одежде и солёные брызги, хлещущие по лицам, невероятно быстро усиливают жажду до нестерпимой боли. Мне приходилось быть очень твёрдым, отказывая в разрешении каждому в завтрашней норме, которую иногда меня умоляли выдать. Мы тупо делали необходимую работу и надеялись на землю. Я изменил курс к востоку, чтобы быть уверенным, что не пройдём мимо острова, к которому будет невозможно вернуться, если мы проскочим его северную оконечность. Курс был проложен на клочке карты с описанием тридцати мильной береговой линии. Этот день и день следующий мы провели словно в одном сплошном кошмарном сне. Рты пересохли, языки распухли. Ветер был всё ещё силён и приличное волнение вынуждало идти с осторожностью, но любая мысль об опасности со стороны волн хоронилась ощущением неистовой жажды. Единственными яркими моментами были те, когда каждый получал одну кружку горячего молока за долгие мучительные часы вахты. Всё было плохо для нас в те дни, но постепенно приближалась развязка. Утро 8 мая выдалось тусклым и штормовым, с порывами северо-западного ветра. Мы обшаривали глазами водную гладь в поисках признаков земли и, хотя видели не более того, с чем встречались наши глаза в течение многих предыдущих дней, мы радовались ощущению, что цель близка. В десять часов утра мы прошли мимо небольшого пятна водорослей, хорошего признака приближающейся земли. Час спустя мы увидели двух бакланов, сидящих на большом скоплении водорослей, и поняли, что были в пределах десяти пятнадцати миль от берега. Эти птицы словно индикатор близости земли, словно маяк, они никогда не улетают далеко в море. Мы пристально смотрели вперёд со всё возрастающим остервенением и в 12.30 сквозь разрыв в облаках Маккарти увидел проблеск чёрных скал Южной Джорджии, ровно через четырнадцать дней после нашего отплытия с острова Элефант. Это был радостный момент. Нас, слабых, обмороженных, мучимых жаждой, ослепило счастье. Дело было почти сделано.
Мы направились к берегу, высматривая место высадки и даже видели зелёную кочковатую траву на карнизах разбитых прибоем скал. Впереди нас и к югу буруны говорили о наличие рифов вдоль побережья. Здесь и там грозные скалы спускались к поверхности моря и о них разбивались огромные волны, с неистовством завихряясь и взлетая на тридцать сорок футов в воздух. Наша потребность в воде и отдыхе был почти отчаянной, но попытаться совершить высадку в это время было равносильно самоубийству. Приближалась ночь, а признаки погоды были неблагоприятными. Но ничего не оставалось, кроме как дожидаться утра, и мы остались на правом галсе невдалеке от берега, покачиваясь в высоком западном волнении. Медленно тянулось время в ожидании рассвета, который должен был возвестить, как мы горячо надеялись, о заключительном этапе нашего путешествия. Наша жажда была мучительной, мы едва могли прикоснуться к нашим продуктам, холод, казалось, проникал прямо сквозь наши ослабленные тела. Но в 5 часов утра ветер сменился на северо-западный и быстро усилился до сильнейшего урагана, с равным по силе которому никто из нас никогда не сталкивался. Началось сильнейшее перекрёстное волнение, ветер просто надрывался, отрывая вершины волн и превратив морской пейзаж в сплошной туман из летящих брызг. Вниз в ложбины, вверх на гребни, напрягаясь до кончиков швов, храбро, но с большим трудом сражалась с ураганом наша маленький лодка. Мы знали, что ветер и море отнесут нас к берегу, но ничего не могли поделать. Рассвет открыл нашему взору ревущий штормовой океан, утро прошло вне видимости земли, но в час дня, сквозь разрыв летящей пелены, мы увидели проблески огромных скал острова и поняли, что наше положение стало отчаянным. Мы находились у смертоносного подветренного берега и могли оценить свои шансы подойти к невидимым скалам по неистовому рёву прибоя, разбиваемому об отвесные стены скал. Я распорядился поставить на два рифа грот в надежде, что мы сможем вывернуть в сторону ветра от берега, а это лишь увеличивало напряжение на лодку. Джеймс Кэрд сотрясался, отовсюду проникала вода. Находясь в смертельной опасности мы забыли о жажде, откачивая без остановки воду, и время от времени корректируя дифферент, но случайные проблески показывали, что берег становился всё ближе. Я знал, что остров Анненкова лежал к югу от нас, но наша маленькая и неточная карта показывала наличие рифов в проливе между островом и материком, и я не осмеливался идти туда, хотя в самом крайнем случае, мы могли бы попытаться лечь под прикрытие его подветренной стороны. День прошёл у края берега под непрерывный грохот прибоя. Вечер застал нас на некотором удалении от острова Анненкова и в сумерках мы смутно видели его нависающие над нами заснеженные горы. Шансы выжить этой ночью в шторме и бушующем море, бросающим нас на подветренный берег, были ничтожными. Я думаю, что большинство из нас тогда почувствовали, что конец очень близок. Только после 6 часов вечера, в темноте, когда лодка была уже в бурлящей, отбрасываемой от скалистого побережья прибрежной воде, когда ситуация выглядела хуже всего, она вдруг изменилась к лучшему. Я часто удивляюсь, насколько тонка грань, отделяющая удачу от беды, насколько неожиданны повороты, ведущие от очевидной катастрофы к сравнительной безопасности. Ветер вдруг неожиданно стих и мы вновь смогли идти вдоль берега. Почти сразу, как только буря стихла, штифт, крепивший грот мачту к банке выпал. Это, несомненно, должно было произойти во время урагана, и если бы так случилось, уже ничто не смогло бы нас спасти, мачту срезало бы как морковку. Наш бакштаг при этом опрокинулся и когда покрылся льдом, то не слишком прочно крепился. Мы были действительно благодарны за милость, которая удержала этот штифт на своём месте в течение всего урагана.