Юго-запад
Шрифт:
— С музыкой, Вано!.. Гранату!..
Как слепой, он шарил вокруг себя руками. Авдошин понял: Гелашвили не выживет с разорванным животом, и эта просьба дать ему гранату была его последней просьбой.
— Гранату! — охрипшим, не своим голосом зло крикнул командир взвода.
Ему подали гранату,
— Держи, друг, — наклонился он к Отару Гелашвили.
У Гелашвили еще хватило сил встать. Шатаясь, он выдернул предохранитель и, тяжело, неуверенно ступая, стал выбираться по склону разворотившей окон воронки. Выбравшись, закачался. Но все-таки устоял на ногах и, занося гранату для броска,
Свиридову становилось все хуже и хуже. «Бог вождения» совсем перестал разговаривать, недвижно лежал с открытыми глазами, глядя в дырявую крышу сарая, и даже стонал очень редко. Заросшие щеки его ввалились, нос заострился, вокруг глаз появились черные обводья — следы мучительной боли в ногах и не менее мучительной бессонницы.
Тогда на рассвете они так никуда и не ушли. Свиридов даже не мог ползти, а тащить его на спине Виктор попросту не рискнул. В любую минуту можно было напороться на немцев. И вот они ужо четвертый день на этом чердаке, среди какого-то хлама, пыли, паутины. Лежали, все время прислушиваясь к грохоту на юго-востоке и надеясь, что если не сегодня, то уж завтра наверняка сюда придут свои.
Но Свиридову одной этой надежды было мало. Ему требовались перевязки, снотворное, болеутоляющее. Но индивидуальные пакеты (их было всего четыре) уже кончились. На бинты пошли грязные, пропотевшие нательные рубахи. И это было все, чем мог он помочь сейчас своему «богу вождения».
Первые два дня Мазников и Свиридов питались грецкими орехами. На чердаке Виктор нашел их целый мешок, подтащил его ближе к тому месту, где лежал Свиридов, и, чтобы не очень шуметь, разламывал скорлупу своим перочинным ножом. Попадалось много гнилых, прогорклых. Но это все-таки была пища, «растительные жиры», как, невесело улыбнувшись, сказал механик. Теперь же ни он сам, ни Виктор есть их уже не могли — их мутило от одного вида этих «жиров».
Ноги у Свиридова распухли, налились, стали фиолетовокрасными, и Виктор, делая ему перевязки, всегда предполагал одно и то же — начинается гангрена. Механик-водитель, видимо, понимал, что его ждет. Перед вечером, когда Мазников, сделав несколько затяжек, отдал ему последнюю свою сигарету, он вдруг, даже не взглянув на него, тихо сказал:
— Шли бы вы, товарищ гвардии капитан... Одни до своих быстро доберетесь. А я уж тут подожду. Выживу — выручите. Наступать-то обязательно будете. Вот я и подожду. А так что ж?
Золотисто-алые лучи заходящего солнца, пробиваясь сквозь щели в крыше, как лезвием раскаленного докрасна ножа, разрезали облако табачного дыма. Свиридов чересчур внимательно, не мигая, глядел, как он слоится.
— Для чего ты так говоришь? — спросил Виктор.
— Я честно говорю, товарищ гвардии капитан. Думаете, хочу, чтоб вы меня пожалели, сказали, что никуда не уйдете, не бросите. Знаю я, какой вы человек. Знаю, что не оставите. Поэтому и прошу. Идите!
— Вот что, старшина: больше об этом не заикайся! Все!
— Понял.
Свиридов
Он лег рядом со Свиридовым, но уснуть не смог. Что на фронте? До господского двора Генрих, он прикинул это по карте, было километра четыре. Танковая группа противника прошла в том направлении. В том же направлении, постепенно удаляясь, слышалась все эти дни и артиллерийская канонада. На западе разметался вдоль горизонта город Аба. Над ним, не рассеиваясь, стояла продолговатая, длинная черно-сизая туча дыма, и в той стороне постоянно гремело. А вот с востока гул передовой вообще не был уже слышен.
Ночью он тоже долго не мог уснуть, прислушиваясь к далекому бормотанью орудий на переднем крае. Все было, как обычно, так же, как всегда. Но вдруг ему показалось, что рядом кто-то щелкнул предохранителем автомата. Свиридов?
Вспыхнул желтый луч света. Виктор посветил прямо в лицо механику и увидел, что глаза его полны слез. В руках Свиридов держал автомат.
— Ты что? — зло прошептал Мазников. — С ума спятил?
— Не могу больше...
— Дурак! —Виктор отнял у него автомат. — Застрелиться дело невеликое. Спи!
Он поставил автомат на предохранитель и положил рядом с собой.
— Легко сказать, спи! — прохрипел Свиридов. —Горит все... Душит... К самой глотке подступает...
Виктор посветил фонариком на часы. Было половина второго. Закрыл глаза. Но дремал он беспокойно и тяжело, поминутно хватался за автомат, лежавший у него под боком, прислушивался, что делает Свиридов. И опять думал. О ребятах из «девятки», о погибшем отце, о Ниночке Никитиной... Она наверно уже знает, что его танк остался у немцев и сгорел. Кто-нибудь из ребят наверняка попал тогда в медсанбат и проболтался. Как она встретила эту весть?
Перед рассветом (часы показывали без четверти шесть) Мазников сквозь сон услышал монотонный, тяжкий гул самолетов. Сначала он подумал, что это ему приснилось или показалось. Но нет: в небе над самым сараем действительно шли самолеты. Виктор встал, осторожно пробрался к дыре в крыше, хотя прекрасно понимал, что не увидит ничего. И он не увидел ничего, кроме холодно и спокойно мерцавших звезд да далеких желто-багряных зарев на юге и юго-востоке по всему горизонту.
Самолеты шли волна за волной, и наконец гул их медленно угас вдали, на западе.
«Наши... Видно, пошли Веспрем бомбить».
Пока здесь, на южных берегах озера Веленце, вдоль шоссе Секешфехервар — Цеце и канала Шарвиз и днем и ночью не прекращались танковые схватки, не умолкал огонь советской артиллерии и не смыкала глаз пехота, в тылу фронта — на окраинах Будапешта, на восточном и западном берегах Дуная — сосредоточивались свежие войска. Сюда прибывали стрелковые дивизии и артиллерийские бригады, самоходные полки, механизированные и танковые корпуса.