Юго-запад
Шрифт:
Старшина и замполит выскочили из воронки. Добродеев бежал впереди, виляя между торчащими из земли рельсами, подлезая под вагоны, обходя валяющиеся на боку, продырявленные осколками пустые цистерны. Краснов старался не отставать от него, и в ход сообщения, кубарем скатившись с насыпи, они спрыгнули почти одновременно. Траншея была узкая, с обвалившимися стенами, на дне ее блестела жидкая глинистая грязь.
— Порядок! — сказал Краснов, отряхивая шинель и подтыкая за ремень её длинные полы. — Ну и грязища! Класс!
У разветвления траншеи Добродеев подождал замполита, пытавшегося пробраться, где почище.
— Я в третий взвод, —
Замполит кивнул:
— Давай!
Неподалеку увесисто ухнул снаряд, и они оба присели, придерживая ушанки,
— Точно, опять начинается. — Краснов похлопал старшину по плечу: — Давай, Андрюша! Я буду пока у Лазарева.
Командир роты сидел в своей ячейке с биноклем в левой руке и с противотанковой гранатой в правой. Он протянул замполиту бинокль, молча приглашая его взглянуть в сторону противника. Краснов протолкался среди связных и телефонистов, набившихся в ячейку управления роты, осторожно выглянул за бруствер.
Немецкие танки было хорошо видно и без бинокля. Лавируя меж грязно-белых дымков разрывов, они шли на батальон неторопливо, будто абсолютно уверенные в своей неуязвимости, развернувшись в две, одна за другой, линии. Краснов начал бессознательно считать их и насчитал тридцать один. За танками, пригибаясь к земле, с которой уже сошел снег, неохотной трусцой двигалась немецкая пехота.
Артдив, наблюдательный пункт которого находился в роте Лазарева, открыл по танкам огонь, как только они вышли с исходных. Снаряды, с шелестом сверля сырой, изморосный воздух, пролетали над головами солдат, словно догоняя друг друга, и рвались на ничьей земле, исполосованной гусеницами медленно ползущих «тигров». Стремительным частым огнем ощетинился вышедший в боевые порядки батальона истребительно-противотанковый дивизион. Его бронебойно-зажигательные снаряды, со звоном выстилаясь вдоль земли, опережая звук выстрела, летели навстречу немецким танкам и, врезаясь в крутую сталь их брони, рассыпались голубоватыми искрами. Расчеты орудий били с открытых позиций прямой наводкой.
Огонь противника по батальону, особенно по его левому флангу, где стояла рота Лазарева, усилился. Прищурив свои похолодевшие злые глаза, Авдошин несколько секунд раздумывал, что предпринять, потом, сделав Рафаэлю знак рукой оставаться на месте у телефона, согнувшись, побежал по траншее к Отару Гелашвили.
Первым, кого он увидел из его отделения, был Кочуев-большой. Словно переламываясь пополам, он наклонялся в глубь окопа, брал из ящика гранату-лимонку, выпрямлялся, швырял ее далеко за бруствер и переламывался снова. Делал он все это удивительно спокойно и размеренно, будто утреннюю физзарядку. Неподалеку от него постреливали из автоматов по немецкой пехоте Кочуев-маленький и Ленька Бухалов. Лица у обоих были бледно-серые, усталые, какие-то неживые. «Совсем гвардия измоталась! »
Сам Гелашвили стоял в окопе ручного пулеметчика, чуть пригибаясь при каждом близком разрыве. Шапка у него сбилась на затылок, хлястик шинели оторвался и болтался на одной пуговице, а шинель, мокрая и грязная, была по низу заляпана глиной. Он обернулся и, не ожидая увидеть Авдошина, сначала вроде растерялся. Потом кивнул за бруствер:
— Девять! Прямо на нас!
Жесткий, скрежещущий свист наверху не дал ему договорить. Гелашвили схватил Авдошина за плечо, потянул вниз. Рядом с бруствером разорвался снаряд. Полыхнул ослепляющий блеск разрыва, мгновенно
Бруствер разворотило, и Авдошин, оглушенный, весь забрызганный грязью, очнувшись и протерев глаза, увидел вместо него пологую выемку снарядной воронки, в которую оседала бурая тяжелая пыль. А когда она осела, стали хорошо видны немецкие танки. Их было, как и говорил Гелашвили, девять, и шли они прямо на позицию авдошинского взвода.
Гелашвили, сидя на дне окопа, вытряхивал крошки глины из своих смолистых, с кудрявинкой, волос и молча ухмылялся в усы.
— А ведь чуть не закопал нас, а? — сказал Авдошин.
Пулеметчик, почти весь заваленный землей, лежал у выхода из окопа в траншею. Его ватник и ушанка были в крови, а глаза недвижно глядели в небо, по которому тянулись низкие темные облака. Гелашвили встал, наклонился над ним, взял его правую руку за запястье, там, где обычно хотят отыскать пульс, но сразу же выпустил ее обратно.
— Все. Валентин Семенович Пичугин из города Вологды...
До окопов взвода из девяти танков удалось дойти только
шести. Увязая в мокрой земле, за броней танков шла пехота. По ней били из автоматов и пулеметов, между танками начали рваться мины батальонной минометной роты, но немцы все шли и шли вперед, перешагивая через убитых и раненых, стараясь поспеть за своими танками. Над передовой, перекатываясь с фланга на фланг, стояли грохот и свист, скрежет
лопающихся мин. Из тылов по танкам и пехоте противника била и била артиллерия.
Авдошин вернулся к себе, вырвал из рук Рафаэля телефонную трубку, доложил Лазареву, что на его взвод идут шесть немецких танков.
— Вижу! Встречайте гранатами.
Танки и пехота противника подошли уже почти к самым окопам. Четыре «тигра» двинулись на стык с соседом. А вдали, по полю, на котором по-прежнему там и сям вспыхивали дымки разрывов, шла на батальон ещё одна волна танков, машин двадцать, не меньше.
Путаясь в полах шинели, Авдошин кинулся па правый фланг взвода. В траншее столкнулся с каким-то раненым солдатом, опять увидел Леньку Бухалова, который копался в ящике с противотанковыми гранатами, и обоих Кочуевых. Приложившись к автоматам, они длинными очередями стреляли по бегущим за танками немцам. Рядом, держа лимонки в обеих руках, стояли Варфоломеев, Горбачев и Вартан Вартанян, грязные, мокрые, ожесточенные.
Один танк подошел к окопам отделения Гелашвили и теперь обстреливал их из пулемета трассирующими пулями, не давая никому высунуть головы. Но кому-то все-таки удалось выскочить, и «тигр» закружился на месте с разорванной левой гусеницей. Из-за него выползла другая машина и, прикрывая собой подбитую, стала в упор стрелять из пушки и пулемета по траншеям.
Авдошин увидел, как с противотанковыми гранатами в обеих руках возник над развороченным окопом Отар Гелашвили. Что-то крикнув, он поднял правую руку, чтобы замахнуться, и вдруг стал медленно оседать вниз. К нему подскочил маленький щупленький солдат из нового пополнения, в длинной, не по росту, шинели, одну за другой выхватил из его рук гранаты и, не глядя, швырнул в сторону немцев.
Гелашвили открыл глаза, попробовал встать на колени. Его гимнастерка под распахнутой шинелью была на животе разодрана и залита кровью, лицо стало невыносимо белым. Авдошина он узнал с трудом.