Югорские мотивы: Сборник рассказов, стихов, публицистических статей
Шрифт:
Погода сегодня вроде бы ничего: солнышко время от времени поглядывает на землю сквозь медленно движущиеся сгустившиеся облачка, подгоняемые ветерком, еле дышащим запахом моря и весны. Городской воздух чуть подогрет землей, источающей теплый пар. Может быть, из-за всего этого, а может быть, потому, что просто так и должно быть, все пространство между городом и облаками кажется на удивление тихим и спокойным. То же можно сказать и об атмосфере, это пространство заполняющей. Паршивая, в общем, погода.
Незаметно для себя и, надеюсь, для окружающих я добираюсь до одной из двух многочисленных достопримечательностей нашего городка – центрального парка. Вторым (и, как вы догадались, последним) чудом света в нашем городе является еще один
Прогуливаясь по парку, по сторонам, как всегда, наблюдаю стандартный набор: подвыпившие отдыхающие и аборигены мрачно шатаются туда-сюда, местами располагаются тусовки в том же составе. Кое-кто, судя по разнотональным звукам, доносящимся из кустарников, пытается преодолеть амурную гору, причем, судя, опять же, по разнотональности, сделать это пытается явно не один. Одним словом, отдыхают люди.
Так вот, гуляя, я забредаю на одну из аллеек парка, где натыкаюсь на следующее действо: собралась на аллейке компания из молодежи лет тридцати-пятидесяти, и вещи какие-то серьезные эта молодежь меж собой не спеша обсуждает. Среди присутствующих юношей не без удивления замечаю и моего бывшего босса (принимавшего, кстати, непосредственное участие в моем «изгнании»). Вокруг всей этой группы лиц прилошадилось отнюдь не пустое множество автотранспорта различных инопланетных марок, а возле иномарок этих ребятишки какие-то сильно бритые шныряют. Но, поскольку ребятишки уже явно вышли из допризывного возраста, решаю я своего присутствия в данном квадрате не обнаруживать. Зачем, думаю, мешать молодым людям? Может, это у них комсомольский слет такой или еще что (вот уж не знал, что мой бывший шеф в душе сторонник комсомола).
И вот я уже мысленно прощаюсь с ребятами, но неожиданно замечаю, что не одинок в своем партизанском наблюдении. Неподалеку, метрах в десяти от меня, за той же компанией наблюдает какой-то бородатый дедулька. Он находится к святому братству гораздо ближе, чем я, и рискует в любой момент быть замеченным каким-нибудь бритомозговым элементом, что в его возрасте крайне не рекомендовалось бы.
Обычный, на первый взгляд, дед сразу удивляет меня своей непохожестью ни на представителя Большой Организации Местных Жителей (бомжа, проще говоря), ни на чистенького жалостливого ветерана с рекламного плаката a la «заплати налоги». Удивительно, но он больше похож на высохшего атлета, чем на простого пенсионера, что явно говорит о том, что в молодости этот дед был дюжим здоровяком. Одет мой коллега по партизанству весьма изысканно: серо-коричневый клетчатый пиджак и шляпа стиля «мы с вами из Тироля» изящно гармонируют с армейскими штанами колера хаки и видавшими всевозможные земли ботинками – самыми заурядными, причем неустановимого цвета. Да и взгляд старика выдает в нем неординарного человека, с иронией относящегося как к жизни, так и к своему внешнему виду. Орденские же планки, надетые на разлинованный пиджак, вероятнее всего – для взывания к совести сидящих в трамваях, ясно дают понять, что в сорок первом – сорок пятом старик в тылу не сидел. Картину дополняет палочка, на которую бородатый опирается. Подозреваю, что именно для этого она ему и нужна.
Отойдя чуть подальше, вглубь близрастущего кустарника, взглядом разведчика определяю, что меня никто из честной братии, включая деда, не видит. Я практически с первого взгляда понял, что мой напарник-партизан наблюдает за пресловутым собранием не просто из природного любопытства, и теперь последнее начинает вытаскивать уже из меня ранее не замечавшиеся шпионские замашки, Но только основательно закрепившись на отважной наблюдательной позиции где-то в кустах, я наконец понимаю, точнее сказать – вижу, к чему это так приковано внимание деда.
Господа комсомольцы решили использовать стоящие на аллее столики в качестве ресторанных. Столики заставлены разнообразной ликеро-водочно-закусочной продукцией, и среди всей этой кучи выпивки
Рюмка расположилась на самом-самом краешке одного из столиков, словно готовясь совершить самоубийство при первом же удобном случае. Обычная рюмка, немного, правда, великоватая для своего звания, за неимением граненых стаканов была использована в качестве водочного вместилища. К тому же «иномарщики» наверняка не смогли купить высококачественной «Русской» или «Столичной», и им приходится пить что-то вроде «Абсолюта». Ну, в лучшем случае – «Смирнофф» или «Финляндию». Так вот и стоит рюмка, маня деда своей полнотой и округлостью, лишний раз подтверждая мысль, что важна, мол, не форма, а содержание.
Зацепляет меня что-то в этой картине притяжения деда к рюмке. Неужели этот отнюдь не бичующий дедуля – такой алкоголик? С виду довольно интеллигентный молодой (кх-кхм) человек. Наверняка он за свою жизнь фронтовую таких стограммовок несчетное количество перепробовал. И ведь видно, что не пьет человек и выглядит вполне прилично (ну, почти), а смотри-ка, позарился на огненную.
Между тем дед, не обращая почему-то внимания на мои размышления, продолжает гипнотизировать рюмку. Кажется, он хочет притянуть ее к себе взглядом и жухнуть всю рюмочную сорокаградусную сущность в один залп – по-армейски, по-фронтовому. Он уже чуть ли не пьет ее глазами, ощущая, наверное, как нереальная жидкость нереально обжигает его изнутри. Наконец, словно сделав последний глоток, дед ненадолго закрывает глаза и встряхивает головой. Странный тип.
Можно подумать, бутылка водки для него – редкость неземная. Хотя, вполне вероятно, он просто не может позволить себе напиться. Не может, потому что всю свою пенсию, безусловно, гигантскую, отдает своей старухе (если есть еще она, эта старуха) или детям-внукам (если есть еще они, эти дети-внуки). И не купит себе бутылку не потому, что нет денег, а потому, что, еле сводя концы с концами, по-стариковски экономит каждую копейку. А тут, увидев давно позабытое изобилие, «маненечко расчувствовался» и решил предаться такой вот своеобразной ностальгии. Сам не знаю, почему так подумал. Черт! Мне даже стало немного жаль деда, хоть я и не из тех людей, которые особо расходуют это чувство.
Тем временем дедуля, не обращая, как всегда, на мои мысли ну никакого внимания, постояв еще немного и помявшись, неслышно вздыхает и снаряжается топать дальше. Но в самый, как это обычно бывает, последний момент на него обращает свое внимание один охранник с мордой как у бульдога. И, безусловно, усмотрев в ветеране потенциальную угрозу безопасности своих хозяев, верзила, крикнув деду нечто нечленораздельное, устремляется к нему с явным намерением деда с аллейки устранить. Дедульку такое стремление не радует – бестелескопным глазом видно, что он, хоть и не дрожит от страха, все же с волнением смотрит на приближающегося к нему охранника. На подмогу к товарищу подбегает второй «бульдог», видимо, для того, чтобы вдвоем было легче справиться с не на шутку разъяренным дедом.
В считаные секунды скрутив фронтовика (не зря обучены), бульдоги просто бросают его где-то на асфальтовой дорожке, предусмотрительно протащив перед этим несколько метров по траве. Один из верзил, вероятно, более сердечный, кидает старику его палочку, выпавшую из рук деда в процессе скручивания. Палочка приземляется неподалеку от хозяина, издав несколько звуков ударяющейся об асфальт деревяшки. Приземляется немного подальше от дедовского сомбреро, уже пережившего подобный полет.
Погрев с минуту и без того теплый асфальт, дед с трудом, как и положено в случае, если вас шлепнули обо что-то твердое, поднимается и начинает оценивать степень потрепанности своей одежды, получившей некоторые боевые ранения. Ранения, в принципе, небольшие, не считая порванного во время перетаскивания ботинка, названного мной выше заурядным, и штанины, вступившей в непосредственный контакт с грязевым пятном на дорожке.