Югорские мотивы: Сборник рассказов, стихов, публицистических статей
Шрифт:
Но и бог не помог. Почти пять месяцев с кровати не поднимался. Вернулась как-то с вечерней дойки, зашла в комнату мужа обиходить, а его бог прибрал. Отмаялся. Стояла у кровати холодного мужа. Думы бежали, обгоняя друг друга. Одна страшнее другой.
В наши времена ее сверстницы только размышляют о замужестве, а она уже вдова с семилетним сыном на руках.
С похорон зашел отец:
– Возвращайся, дочка, в родительский дом. Места всем хватит.
Посмотрела на отца – голова сплошь седая. Не обошла война и его избу. Двух сыновей забрала. Хоть здоровенные были детины, да желторотики еще. Даже смену себе не успели оставить. Только корни в землю пустили, твердо на ноги встали, а ростков не дали. Война подкосила.
Да слыханное ли это дело? Отец на сына, брат на брата – страшнее бойни нет.
Об этом ни писать, ни читать не хочется. А куда денешься? Из песни слов не выбросишь.
Может быть, Марфа и надумала бы вернуться к родителям, да свекровь в двери стеной встала:
– Единственная кровиночка – Семка. Изба новая, места хоть отбавляй. Живите, мне много не надо. Чем могу – помогу, ничем не обижу.
– Успокойтесь, мамонька. Куда мы от вас?
По щеке свекрови скатилась благодарная слеза.
Часть IIТаежные деревни большими не бывают Двадцать, тридцать дворов – норма. Избы жмутся друг к другу, словно боятся нарушить бескрайний лесной простор. Достаток у всех примерно одинаков. Откуда богатству взяться?
Но встречаются семьи и позажиточнее. Там и крыша повыше, и заимка в тайге имеется. Коль сильных
У Павла Порошина таких рук хватало. Сам мужик дюжий, да три сына под стать. Овдовел он рано. Парней сам на ноги ставил. Жена была женщина хрупкая, вроде и не деревенская совсем. Но трех мужиков на свет произвела, а вот девкой не разродилась. Два дня мучилась – все напрасно. Не зная заботы матери, к самостоятельности рано привыкаешь. Поэтому двое старших долго холостыми не ходили. Такие женихи нарасхват. Один за другим привели в дом жен. За детьми тоже дело не стало. Младший из братьев, Сергей, был призван на службу. Вернулся – в доме втрое прибыло. Каждый своей семьей. Отец все больше на заимке.
Погулял Сергей недельку, с девками побаловался. Девчонки деревенские скромные, стыдливые. С ними пошутишь – щеки загорятся рябиновым цветом. Невест хватает, хоть сегодня сватов засылай. Но ни одна на сердце не легла. Торопиться некуда. Парень не девка – срок не выйдет. Делу время – потехе час. С утра собрался на заимку к отцу, звал березовые веники ломать.
Парная – великое дело, И усталость дневную снимет, и здоровья придаст. От колодца отошла молодая женщина. Полны ведра воды. «К удаче!» – промелькнуло в голове Сергея. Поравнялись.
– Марфа, ты?
Женщина посмотрела недоуменно. Но потом узнала. Она помнила его еще подростком, но интереса никогда не проявляла. Четырьмя годами моложе был. Какой интерес?
– Здравствуешь, Марфа!
– Здравствуешь, Сергей.
– Как живешь, Марфа? Бабы сказывали, вдовствуешь?
– Вдовствую, да я ли одна.
Сергей не знал, как затянуть разговор. Но Марфа быстро распрощалась. О чем с холостым парнем разговаривать! По деревне слухи как эхо пролетят. Кругом глаза да глазки. Худая слава прилипнет – не отмоешься.
Встретились – разошлись. У Марфы и дум никаких, а парень покой потерял. Ночевать на заимке не остался, в деревню ушел. В деревне утро раннее. Чуть петухи – уже вставать. Пойло скоту готовить.
Марфа тихонько поднялась, вышла из избы. Свекровь с Семкой еще спали. Пять утра – самый сладкий сон.
– Господи! – обомлела Марфа. У калитки стоял Сергей. – Случилось чего?
– Случилось. Я сватать тебя пришел.
– Да что ты? Мало что ли девок необласканных. К ним иди. Я вдова с довеском да свекровью.
– Пустое говоришь, позже зайду, как маменька твоя встанет.
Чего-чего, но не могла подумать Марфа, что свекровь примет сторону Сергея.
– Что тебе, век вековухой вековать? Все жилы себе сорвала, Дом без мужика пустой, да и Семке отец нужен. Хороший Сергей парень, иди за него, обо мне не думай. Григория не поднять. Приму как сына.
Вскоре обвенчались в деревенской церквушке. Собрал Сергей нехитрые пожитки и вошел в мамонькин дом хозяином. (Это был горячо любимый мною дед – Сергей Павлович Порошин.)
В избе с приходом мужика вроде и теплее, и светлее стало. Да и Семка к Сергею будто прилепленный. Как пацану без отца? Отдельный разговор, уж мужицкой работе учиться пора – в сентябре десять годков.
Скоро и свои дети пошли. Раньше семьи не планировали. Сейчас целые институты над этой проблемой работают. А тогда что? Сколько бог давал, столько и рожали. Марфу бог щедростью своей не обошел. Что ни год – то голова. Да не у ней одной. В каждой избе детей как гороху.
Но не беда. Управлялись. Да и мамонька – большое дело. Свекровь внуков любила. Не различала, кто свой, кто чужой. Ну, не без тумаков, конечно, – то свято. Бывало, Семушке еще и больше доставалось – как старшему.
Все бы ничего. Хозяйство вроде неплохое, но настали тридцатые годы. Корову свели в колхоз, большая часть урожая – за налоги. Политика такая. Город кормить надо. И пошел по деревням голод повальный.
Как говорят? Дал бог рот, даст и пищу. Рожать-то рожали. А вот пищей бог не баловал. Мерли дети как мухи. И Марфина семья перед этим горем не устояла. Бывало, уйдет ранним утром в поле, вечером возвращается: «Мамонька, с ребенком-то что?» – «Остыл», – смахнет слезу свекровь. Даже имени дать не успели. Ночь погоревали, к обеду снесли на погост. Ни суда, ни следствия.
К началу Великой Отечественной только четверо и осталось от большой семьи – не густо. Кто от голода, кто от болезней. Не стало и мамоньки. Старший – Семен, военное училище окончил, в Прибалтике службу нес. Второй – Михаил, двадцати двух лет, в городе на учебе. Две девчонки-подростка при родителях.
1941-й – война. Сергея на фронт не взяли. Он в то время на железной дороге работал. Бронь была.
Что говорить? В войну всем несладко.
«Все для фронта, все для Победы».
Сутками работали, держались скопом. Так легче.
Но выдюжили! Победили! Какими потерями? Это другой разговор. Редко в какую избу похоронку не принесли. Марфе с Сергеем похоронки не было. Извещение почтальонша принесла, что пропал Семен без вести на Курской дуге. Всю жизнь в надежде жила. Напрасно. А Михаил, слава богу, живой возвратился.
После войны жизнь, хоть не сразу, начала налаживаться. Сыну Михаилу новую избу срубили. Девки пока при родителях. Сергей стал в город на работу ездить. В завод устроился – кузнецом. Оплата там больше – не деревня. Марфа все по хозяйству. Уже и за пятьдесят перевалило, а вспомнить хорошего мало. Горе одно. Одних детей сколько потеряла. Теперь уж не рожать. На угасание, похоже, пошла. Решила с мужем поделиться.
– Отец! Я уж, видать, отмылась. Третий месяц чистая хожу.
Сергей не разделил тревожного состояния жены. С природой не поспоришь. Ну и Марфа думать забыла. Только через два месяца перекатился в животе живой комочек. «Не может быть!» В жар бросило.
Назавтра – опять. Уже не сомневалась – понесла. Не знала, как сказать мужу. Но шила в мешке не утаишь.
Сергей прижал жену к груди:
– Да что ты, мать, радоваться надо! Не старики еще, вырастим.
Время – как ветер. Летит – не замечаешь. Проводила мужа в ночную смену. Сама на кухне управлялась. Вдруг почувствовала уже давно забытую тягучую боль. Неужели началось?! Надо печь успеть протопить. Всех своих детей Марфа рожала на печи. Это сейчас – в платных оборудованных палатах. Раньше – не так. Боль усиливалась. В горенке спали дочери. Будить их не стала, чтоб не напугать. Полезла на печь. Родила – не пикнула. Перевязала пуповину суровой ниткой, отерла ребенка полотенцем, завернула в тулуп, предусмотрительно оставленный на полатях. И только тогда почувствовала – обессилела. Не заметила, как утро пришло. В дверь постучал вернувшийся со смены Сергей. Марфа всегда сама встречала мужа, а тут сил не хватило.
– Валька! – крикнула старшей дочери, спавшей в горенке. – Валька! Поди отцу отопри.
Заспанная Валька пошла к двери.
– Мама! Кошки где-то пищат, слышишь?
– Не кошки это. Бог маленького дал.
Валька мигом подбежала к матери.
– Девку или парня?
– Сыночка, иди отцу-то открой.
Валька вспомнила, куда шла.
Увидев в двери дочь, отец сразу догадался:
– Че мать-то, родила никак?
– Родила.
– Ну, слава богу!
Так у Марфы и Сергея на шестом десятке появился «заскребыш». Сына назвали Александром, а звали все ласково Шуриком. Как отец сказал, так и было – успели, вырастили.
Но старость встречали одни. Упорхнули дети из родительского гнезда – в город подались. Только младшая Тамара в деревне осталась, телефонисткой на почте работала. Жила отдельно, своим домом. Но обижаться нечего – прибегала к родителям почти каждый день.
Сергей с Марфой хотя в серьезный возраст вошли,
Но один год случилась неприятность – пчеломатка пропала. Травы налились, липы цветут, а от пчел толку нет. Поспрашивал у местных пасечников – «нету», Подсказали, чтоб за реку в совхоз съездил. Поехал. В совхозе и встретили хорошо, и в просьбе не отказали. Но из-за реки только пчеломатка и приехала. А деда наутро привезли на пароме в грубо струганном сосновом гробу. Сел на том берегу отдохнуть, оказалось, навеки.
Марфа как застыла. Только слезы градом. Народ собрался. Кто ревет, кто организационные вопросы решает. Поминки, машина – все надо продумать. Марфа будто очнулась: «Никакой машины не надо. Только на лошадке, как в старину». Никто спорить не стал.
Назавтра привели к дому лошадь, запряженную в телегу. Накидали сухой соломы, сверху положили деда. Бабушка рядом с гробом села. Остальные следом пошли. Шла я за этой траурной телегой семилетней девчонкой и не понимала всей боли утраты. Больше переживала, что мама сильно плачет. А дедушки все умирают, Что с семилетки взять?
О покойниках – или хорошо, или никак. Но о деде и плохого сказать нечего. Один недостаток – горяч больно был. Кипяток! Но и отходил быстро. А уж если закипит – держись! Любил сдобрить ругань крутым матерком. Марфа на рожон не лезла, только внучат немного стыдилась. «Чего ты матькаешся-то, Сергей, угомонись». А он и того хлеще. Уйдет Марфа от греха подальше, рассердится. Он уж и думать забыл, а она дня два молчит.
Когда не стало деда, редкий вечер о нем не говорила. Я слушала бабушку раскрыв рот. Всякий раз она что-то добавляла в свой рассказ, что-то повторяла, а заканчивала всегда одинаково. Много лет прошло, но помню дословно. Не могу ни одного слова из памяти выбросить, не имею права.
Извините за точную цитату: «Я, Лена, обиды на деда никакой не держу. Утопила ее в той реке, из-за которой он не вернулся. Если сказывает кто про деда худое, не слушай. Золотой он был человек. Вас любил. А уж меня – не то „штоб што“, слово какое грубое, даже „нас…ать“ мне никогда не сказывал», – завершала бабушка.
Я уже знала. На сегодня – все. Время спать.
Пережила Марфа мужа на тринадцать лет. А дальше – как в зеркальном отражении: лошадка, грубо струганный сосновый гроб.
Одна разница: вместо телеги – сани.
Не стало Марфы в феврале. Был трескучий мороз. 11 число 1980 г.Надежда ЯРОСЛАВСКАЯ
Маме
Нет ничего роднее маминых глаз,
Нет ничего нежнее маминых рук.
Ты окружаешь заботой и ласкою нас,
Счастье вокруг и радость сеешь вокруг.
Весело смотрят глаза на твоем лице,
Звонко смеешься с нами от всей души.
По вечерам дочек-школьниц ждешь на крыльце,
Сладко мечтая о чем-то в ночной тиши.
Дай тебе бог здоровья, любви и добра,
Солнца огромного в небе зимой и весной!
Ты для нас будешь всегда дорога и мила,
Будем везде и всегда восхищаться тобой!
«Сижу и думаю. О чем – не знаю…»
Сижу и думаю. О чем – не знаю.
О нашей жизни. И о любви.
Сижу и думаю – зачем страдают,
Столкнувшись с трудностями на пути?
Зачем уходят в открытый космос,
Зачем весною цветут сады,
Зачем уходят в большое море,
Как в море жизни, корабли?
Зачем влюбляются и разлюбляют,
А после этого одно лишь зло?
Зачем грешат, а потом каются
И смотрят в небо: прости, мол, бог?
Вообще, жизнь – что-то очень странное.
Зачем на свете мы все живем?
И почему сердца как камни
У нас становятся потом…
«Уходи из моих снов…»
Уходи из моих снов,
Из реальности уходи,
Не могу без тебя, нет слов,
Но оставим все позади.
Я гоню тебя мысленно вдаль.
Сердце плачет и просит: «Стой»,
В глазах бьются тоска и печаль,
Я шепчу в пустоту: «Ты мой».
Я прошу: если можешь, прости.
Тихий шепот срывается в крик…
Я тебя не смогу отпустить,
Если ты не уйдешь через миг.
Забери теплоту своих глаз,
Нежность рук, прижимавших к груди,
Ночь и звезды, скрывавшие нас.
Все с собой забери. Уходи.
«Душа мечется. Душа плачется…»
Душа мечется. Душа плачется.
Жизнь спокойная под гору катится.
С каждым метром набирает оборотики,
Бьется сердце мое, словно часы-ходики.
Не споткнуться б, не упасть – тропка узкая,
Но я женщина рисковая, я русская!
Обойду кусты и кочки птицей белою,
Буду жить. Не буду думать, что ж я делаю.
Запирала душу я в оковушки,
Но, зараза, рвется – нет головушки.
Запирай не запирай душу – вырвется,
Позовешь не позовешь – не откликнется.
Ухнет в озеро любви, в море счастьюшка,
Позабудет о всех прошлых ненастьюшках
Может быть, она права? Чего маяться?
В тридцать лет моя жизнь продолжается!
«Осень-голубушка, дай мне немного счастья…»
Осень-голубушка, дай мне немного счастья!
Ветви березы пусть сберегут от ненастья.
Ветви осени ласково приголубят,
Ветер, проказник, пусть меня гордую любит.
Осень-голубушка, дай мне печали крошку,
Я посижу средь листвы, помечтаю немножко,
На птиц полюбуюсь, летящих сквозь рваные тучи.
В волосы нежно вплету свои солнечный лучик.
Осень-голубушка, дай мне немного покоя,
Дай позабыть обо всем, надышаться тобою!
Душу излив тебе, птицей счастливой порхаю.
Спасибо тебе за все, пора золотая!
«Романтично и важно наступает весна…»
Романтично и важно наступает весна,
Все пытается в срок разбудить ото сна.
Вот и я потянусь, улыбнусь, запою,
Чем я хуже других – я ведь тоже люблю!
Люблю море и звезды, росу на траве,
Люблю ноченькой темной мечтать о тебе,
Вспоминать твои губы и шепот ночной,
Разбудила весна, забрала мой покой.
Как во сне я хожу, улыбаюсь мечтам,
Про меня говорят: ты не здесь, где-то там.
Но о чем еще думать – любовь на дворе,
В каждой клеточке тела – в тебе и во мне!
Просыпайтесь от спячки, откройте глаза!
Вы поймите, любовь лишь творит чудеса!
«Хорошо в грозу дышится…»
Хорошо в грозу дышится,
Ветер рвет, не оглянется —
Гнет деревья над крышами,
Над листвой потешается.
Гром гремит, ночка темная,
Плачут тучи над ивами.
Хорошо быть влюбленною,
Плохо быть нелюбимою.
Вспыхнет небо от молнии,
Озарит мысли наголо,
Твои очи зеленые
Позабыть давно надо бы.
Хорошо в грозу дышится,
Хлещет дождь, небо низкое.
Для тебя очень хочется
Быть родною и близкою.
«Моя совесть не спит, она просто закрыла глаза…»
Моя совесть не спит, она просто закрыла глаза
На любовь, от которой снесло тормоза.
На бессонницу, слезы, на мысли, несущие прочь,
Безысходность, в которой не может никто помочь.
Дремлет совесть, а я наслаждаясь живу,
Я дарю ему сердце, я душу ему дарю.
Я от счастья лечу и назад оглянуться боюсь,
Вдруг покинет удача, догонит меня моя грусть.
Плачет совесть, бежит сквозь ресницы слеза,
Ты не плачь, дорогая, нам плакать с тобою нельзя,
Нам по жизни идти с тобой рядом, плечо к плечу.
Поругай… А я тихо в ответ промолчу…