Югорские мотивы: Сборник рассказов, стихов, публицистических статей
Шрифт:
В Свердловске, простите, в Екатеринбурге все по-старому, все знакомо. И помпезный памятник посреди привокзальной площади, и огромная гостиница, и здание мельницы с фальшивыми окнами, и суета… В музеях я был несколько раз и на память помню древние молоты, паровые машины, паровоз Ползуновых и первый велосипед. До посадки мне ждать долго. Я расхаживал по площади, невеселые мысли одолевали меня. Довести себя до стресса легко. Мысли нарастали как ком снега, накручивали события последних дней пребывания в Сибири, а воспоминания прошлого добавляли смуту в душе. Я ходил, ничего не замечая, кроме своих невеселых мыслей. Не сразу я понял, что кто-то ко мне обратился, и только когда меня взяли за руку, я перешел из мира чувственного в объективный.
Меня остановили два милиционера – молодой лейтенант и среднего возраста капитан.
– Предъявите ваши документы, – потребовали они.
Я подал
– Кто вас обидел? Помощь наша нужна?
– Никто не обидел. Помощь не нужна, – ответствовал я.
Капитан, возвращая мне документы, задал неожиданный вопрос:
– Почему тогда вы плачете?
Я провел ладонью по своей щеке, посмотрел… Да, действительно, глаза и щеки были мокрыми от слез.
– Все в порядке, соринка в глаз попала, – ответил я заботливым стражам порядка.
Они ушли. А я вспомнил Гавриловну с ее удивительным подарком – сидушкой – и слезы, истекающие из души.
После этого случая я пытался контролировать такие слезы, но бесполезно, и появлялись они неожиданно и незаметно. Наверное, душа переполнилась болью.
Стал присматриваться к прохожим, стал замечать, что действительно есть слезы души. Я видел нередко, когда люди идут, сидят на лавочках, лица их спокойны, задумчивы, а по щекам текут слезы, как в поезде у Гавриловны, и люди их не чувствуют и не вытирают.
Однажды я спросил себя: «У птиц, когда их птенцы покидают свои родные гнезда, или у волков, когда волчата, огрызаясь, покидают родительскую нору, текут слезы?»
Живой мир един, и все живое роняет слезы души. Дерево, которое ранят, тоже плачет молча в спокойном своем величии. Только многие не замечают этих слез. Прозревает живое в живом только тогда, когда ранят их душу, когда текут слезы души! Их видит только тот, кто прозрел, кто способен видеть и понимать боль другого живого существа. Боль, не роняй слез!.. Нет, наверное, не так сказал, правильнее будет: живые, не делайте боли живым!..Инесса ЗАХАРОВА
«Бывают дни, когда я о тебе не помню…»
Бывают дни, когда я о тебе не помню —
Ни глаз твоих, ни рук твоих, ни слов,
Но голос паутинкой тонкой
Вновь заточит меня во власть оков.
Нет, от тебя мне не уйти и не укрыться…
И за тобой иду за шагом шаг.
Проснешься утром – иней заискрится,
То свет печали в близких мне глазах.
Бывают дни, когда в разлуке длинной
Приходит боль за прерванный покой,
Но вновь вплетется тонкой паутиной
В меня чудесный голос твой.
«Где-то, знаю я, светятся окна…»
Где-то, знаю я, светятся окна,
Словно ждут, очень долго ждут:
Оживут немые полотна
И границы веков сотрут.
И на них, проступая мягко,
Всколыхнутся чьи-то черты.
Заиграет на платье складка.
И нелепей, смешней мечты
Не отыщешь и не откроешь,
Будто можно проникнуть вглубь
Тех столетий. И неба просинь
Ощутишь вдруг, и трепет губ.
И невольно пойдешь за ними
В те года, в те чужие века,
Где, терзаясь от ностальгии,
Дышат травы и облака.
И чужие судьбы приемля,
Будешь верен чьей-то любви.
Будешь ждать и просить прощенья,
Став свидетелем злостной молвы.
Будешь петь и рыдать,
Отрекаться и верить
И у гроба чужого молчанье хранить.
И одно будет свято:
Ты будешь здесь первым.
Первым станешь любить и казнить.
Где-то знаю я – светятся окна,
Словно ждут, очень долго ждут:
Оживут немые полотна
И границы веков сотрут.
«Мне снится дом…»
Мне снится дом
В зеленом палисаднике
С резным окном,
Дверьми парадными.
В окошке том неяркий свет
Голубизной своею манит,
И твой истершийся портрет
Врезается навеки в память.
Твои глаза. Рук белизна.
Незащищенность, даже робость.
Кто ты? Возлюбленная иль жена?
Мне дорога твоя неброскость.
Мне снится дом
В рассветной сини
С резным окном,
Двором красивым.
В окошке том неяркий свет
Голубизной своею манит,
И твой истершийся портрет
Врезается навеки в память…
«Ты говоришь: „Ну что ж, начнем сначала…“»
Ты говоришь: «Ну что ж, начнем сначала.
И что за горе – расставанье? Не беда».
А я кивала, а рука дрожала,
Сжимая ручку кресла. «А года?
Ну что ж жалеть, коль вышло так,
Сама подумай. Какой ты выход можешь предложить?
Не плачь! Пустяк! – и резко дернул на гитаре струны. —
Ведь это ж чепуха – взять и забыть!»
И я кивала: «Да! Ты прав, конечно.
Пусть лучше уж сейчас, а не потом», —
И теребила тонкое колечко,
И улыбалась непослушным ртом.
«Забываю тебя. Снова дождь моросит…»
Забываю тебя. Снова дождь моросит,
И в полосках кривых потускневшие окна.
А старинный диван очертанья хранит
Наших тел. И твой шарф обречено под зябкими струями мокнет.
Забываю тебя. В зеркалах пустота, отрешенье.
Свет по комнатам без тепла.
Я другою стала, наверно,
А быть может, другой была.
Забываю тебя. Как ошибку, как непоправимость,
Как несбыточность. Странный итог.
Ты ушел, и земля накренилась.
Ты ушел. Может, просто иначе не мог?
«Я думала, что без тебя не буду жить…»
Светлой памяти моего мужа
Я думала, что без тебя не буду жить.
А вот живу, и даже очень сносно.
И где-то позади остались весны,
Наполненные радостью любви.
Там, позади, остался целый мир —
С твоей улыбкой и твоей душою,
С дыханьем лета, с влажною листвою,
Где еще даже след твой не остыл.
Я думала, что без тебя умру.
А вот дышу, и даже улыбаюсь.
Весеннему цветенью удивляюсь
И пенью птиц счастливых поутру.
Лишь сердце отголоском журавлиным
Вдруг так забьется, что я задохнусь.
К холодному стеклу щекой прижмусь:
«Единственный, родной, любимый…»
«Пусть остается все как есть…»
Пусть остается все как есть:
Малиново застывшие закаты,
Заснеженный печальный лес,
Грозы нечаянной раскаты.
Моя рука в твоей руке,
Улыбка, взгляд и губ касанье,
И отраженное в реке
Недоуменное прощанье.
«Хрупкая, нежная…»
Хрупкая, нежная
Девочка прежняя
Где-то из прошлого
Выплыла бережно
И, улыбнувшись одними губами,
Молвила тихо:
«Ну что же, я с вами.
Только я, знаете ли, трусиха».
Руку дала очень теплую,
Мягко вскинула голову,
Ноги в туфельках стоптанных
Переставляя робко.
Счастье было огромно,
Хоть для других незаметно.
Хрупкую, нежную помню,
Только такую, наверно.
«Быть твоею. До конца…»
Быть твоею. До конца.
И не прятаться. Не прятать
Слишком бледного лица,
Улыбаться, а не плакать.
Быть твоею. Столько слов
Недосказанных прорвется!
Быть твоею! А любовь?
Вряд ли к нам она вернется.
Отпусти меня
Отпусти меня, нежный,
Отпусти меня, добрый,
В край, где ты еще прежний
И почти незнакомый.
Где завещано было
Нам вовек не расстаться.
Отпусти меня, милый,
Отпусти попрощаться.
Прикоснусь я к забвенью
И уйду восвояси.
Отпусти на мгновенье
В край веселья и плясок.
Я увижу качели
И тебя в поднебесье.
Отпусти, не жалея,
В край печали и песен.
Я увижу, узнаю,
Затоскую, заплачу,
Загадаю на счастье,
На беду, на удачу.
Отпусти меня, милый,
Отпусти меня, нежный,
В край, где солнечно было,
В край, где ты еще прежний.
После тебя
Что-то, наверно, осталось и после тебя…
Эти же шторы. И вид из окна. Все по-прежнему.
Листик кленовый, свидетель того сентября,
Тоже остался, как память – и зла, и добра,
И расставания тоже, наверное.
Мебель куплю. Все расставлю по-своему.
Просто. Неброско. Чтоб было – и все.
Это, наверное, все же тоскую по прошлому.
Это, наверное, все-таки скоро пройдет.
И совершаю в былое я дерзкий побег,
Верю, что в нем отыщу тебя – чуткого, нежного…
Сколько ночей длится этот безудержный бег?
Без остановок. Без передышки.
Что же с собою я, глупая, делаю?
…Что-то, наверно, осталось и после тебя?
Эта же грусть. К ней я привыкнуть
по-прежнему, милый, не в силах.
Что-то осталось… а в памяти только твои глаза,
Только твой взгляд, мне кричащий, что счастье разбилось.