Югославская трагедия
Шрифт:
— Положение наше почти катастрофическое, — говорил Перучица. — Если Красная Армия хоть на неделю задержится на югославской границе, немцы могут навязать нам новые бои и истребить здесь все партизанские части. Спасти нас от трагической судьбы может только быстрое и решительное наступление 3-го Украинского фронта. Что-то надо предпринять. Нужно, по-моему, заранее связаться с русскими, чтобы сразу же правильно их ориентировать на местности и объяснить им наше положение. Я думаю, Николай, что ваш командующий маршал Толбухин именно сюда направит часть своих сил. Красная Армия вступила в Софию, а мы находимся как раз на прямой дороге из Софии в Белград. Ваши дивизии, очевидно, идут к нам через Западные Балканы и по Дунаю.
Громбац подсел ближе и, вмешавшись в разговор, сказал:
— Это верно. Хорошо бы, понимаете, связаться с какой-нибудь частью Красной Армии. Вам, Загорянов, мы вполне доверяем. Я проверил вашу стойкость, дисциплинированность и преданность нашей борьбе. У меня нет возражений против того, чтобы вам дали ответственное поручение.
Перучица определил мою задачу: пойти с одним из бойцов по моему выбору под видом пастухов в глубокую разведку, навстречу русским.
— Согласны? — спросил меня Громбац.
Еще бы! Идти навстречу своим! Вот око, наконец, то счастье, о котором я столько мечтал, которого так долго дожидался!
Куштринович охотно разрешил мне взять с собою Васко.
Иован и Кича проводили нас до спуска горной тропы в долину реки Тимок. Я простился с ними у опушки леса, среди мрачного можжевельника.
— До свиданья, побратиме, милый. Скорей возвращайся да со своими, — сказал мне Иован, в его глазах блеснули слезы.
А лицо было серьезно и бледно. Он не стеснялся своих скупых слез, словно расставался со мной надолго или не совсем был уверен в нашей встрече.
— Мы будем ждать тебя с нетерпением, — сказал Кича, крепко сжимая мне руку.
Оба долго размахивали пилотками.
Снизу они нам хорошо были видны в своих выгоревших кителях на фоне темной зелени.
— Мы скоро вернемся! Скоро! Ждите! — кричал им Васко, то и дело оборачиваясь.
Скользя по камням, мы спустились к самой реке и пошли вниз по течению вдоль болгарской границы. На нас были черные бараньи шапки, рваные куртки, а в руках крепкие палки, которые Джуро вырезал из молодой орешины».
18
Загорянов и Васко не успели еще уйти из батальона, как Громбац уединился с капитаном Куштриновичем в лесной колибе.
Тщательно прикрыв дверь, начальник бригадного ОЗНА вплотную подошел к капитану.
— Поговорим-ка по душам, — начал он.
— Салют, начальник, я вас слушаю! Готов выполнить любой ваш приказ.
— Ну-ну, не торопись, друже, — осадил его Громбац. — Я ведь знаю, что ты за птица.
Куштринович потупил глаза.
— Что же вы знаете? — спросил он, не выдержав продолжительной паузы.
— Я знаю, что ты повесил Стефана Цекича, командира роты партизанского отряда в Вальево. Ты вырезал сердце у живого партизана Ратко. Ты расстреливал пленных партизан в Крушеваце.
— Это все делали четники моего батальона, а не я, — ответил Куштринович, не поднимая глаз.
— Ты был их командиром!
— Я раскаялся в этом и перешел к вам. Вы же обещали…
— Сохранить чин и должность? — язвительно перебил Громбац. — Обещание выполнено. Но не думаешь ли ты, что мы забыли все совершенные тобой злодеяния. От них кровь стынет в жилах! Народ тебе не простит. О твоих преступлениях известно, между прочим, не только нам — ОЗНА. О них знает и комиссар твоей роты Корчагин.
Капитан побледнел.
— И суть еще не в самом Корчагине, — продолжал Громбац. — Он будет молчать, если ему прикажут. Дело в том, что он выболтал русскому лейтенанту Загорянову много такого, чего тому не следовало бы знать.
— Это преступно, — процедил Куштринович. — Выдавать иностранцу сведения…
— Вот то-то и оно, — сказал Громбац. — Загорянов знает слишком много… Недавно он написал на имя начальника советской военной миссии письмо, в котором, между прочим, отзывался о тебе, как о вредителе. Не бойся, мы это письмо задержали.
Громбац солгал: в письме Загорянова содержалась лишь просьба принять его для беседы по важному делу. Но озновец знал, что делал.
Комбат вздохнул с облегчением.
— Хорошо, что всех остальных русских, бежавших из немецкого плена, мы вовремя собрали в одну роту и крепко держим в кулаке. А Загорянов впился, можно сказать, в самое наше нутро. Это наша оплошность, которую теперь исправлять уже поздно.
Куштринович прошелся по колибе.
— Действительно, — пробормотал он и вдруг быстро спросил — А почему поздно?
— Поздно, — повторил Громбац. — Завтра он может встретиться со своими.
— Завтра… — Куштринович остановился перед Громбацем, пытливо вглядываясь в уклончивые глаза начальника ОЗНА, ища в них подтверждения своей мысли. — За сутки всякое может случиться… — задумчиво произнес он.
Громбац усмехнулся.
— Разумеется, у нас в Югославии, и я в этом уверен, с Загоряновым не произойдет ничего такого, что могло бы бросить тень на наши сердечные и дружественные отношения с русскими людьми, — медленно чеканил он. — Но в Болгарии, прежде чем он встретится со своими… Там все возможно… Диверсия, направленная против советского человека, там вполне вероятна…
Громбац пристально взглянул в лицо Куштриновичу.
«Хватит ли у тебя пороху?» — казалось, спрашивал его взгляд.
Куштринович утвердительно кивнул:
— Болгары… от них всего можно ожидать…
В голове его уже складывался план: «Если я сам пойду с Пантерой, человеком Катнича..»
Не сомневаясь в том, что он правильно понят, Громбац вдруг переменил тему.
— Кстати, друже, — с улыбкой заговорил он. — Твои дела не так уж плохи… У меня такое впечатление, что ты на пути к искуплению своей вины, и, мне кажется, я не ошибусь, если заранее поздравлю тебя с возможным повышением в ближайшем будущем.