Югославская трагедия
Шрифт:
— Комсомольский… — Он помолчал, что-то торопливо обдумывая. — Ну, хорошо. Ты русский, и этим для меня все сказано. Но учти, что у нас есть еще ОЗНА… Не забывай, что ты был у немцев в плену. Я знаю, что ты храбр и предан нашей борьбе, и хочу, чтобы в этом еще раз убедились все. Намечается тут как раз одно дельце… Желаешь принять участие?
Он ушел, одарив меня улыбками и уверениями в своем искреннем братском отношении. А я чувствовал фальшь в его словах и недоумевал, почему он относится ко мне совсем не так, как Вучетин. В тяжелом раздумье отправился я в лес, чтобы собрать себе и Иовану на завтрак брусники.
Неожиданно Милетич нагнал меня. Он был чем-то сильно встревожен.
— Ты здесь? С тобой уже говорил
— Да.
— Насчет задания?
Иован сшиб кулаком снеговую шапку с еловой ветки, давая выход накопившемуся раздражению.
— Почему именно ты? — тихо заговорил он. — Понимаешь, задание очень опасное и трудное. И, как мне кажется, довольно бессмысленное. Вучетин был против, но Катнич настоял на своем. Говорит, что нет другого выхода!
Иован взял меня под руку, и мы медленно пошли к лагерю…»
3
«…Горный Вакуф лежал в речной долине. Сверху, с горы, нам хорошо были видны его белые домики под черепичными крышами, узкие, кривые улицы, обсаженные высокими тополями, шпили церквей и белые минареты. У дороги подковками чернели сторожевые окопы, а с противоположной стороны городка крутым изломом вилась река Врбас.
Командование батальона решило захватить город, как обычно, ночью. Обстановка была нам не совсем ясна. От местных жителей еще по дороге Вучетин узнал, что в Вакуфе стоят четники и небольшая немецкая часть: доморощенные и пришлые фашисты уже окончательно объединились против нас.
Предполагалось послать в город диверсионную группу из солдат и офицера, хорошо знающих расположение улиц. Но, как я после узнал, Катнич сам назвал тех, на которых он надеялся, и в том числе меня.
Мы вчетвером сидели на склоне лесистой кручи в ожидании сумерек: Ружица Бркович, Айша Башич, Коце Петковский и я. Мы должны были проникнуть в город, минуя окопы и заставы, каким-нибудь способом вызвать панику и тем самым облегчить батальону ночное нападение на вражеский гарнизон. Я и Петковский оделись немецкими ефрейторами, а Ружица и Айша изображали собой местных девушек не слишком строгого поведения. На Айше была черная юбка и суконный зеленый жакет, украшенный по отвороту мелкими блестящими пуговицами, а Ружица надела ярко-синее пальто, повязав голову оранжевым в синюю клетку платком. Эту одежду девушки носили в своих торбицах и не раз пользовались ею, уходя в разведку. Мундиры же немецких ефрейторов мы с Петковским нашли среди трофейной одежды.
Когда я узнал, кого Катнич назначил в нашу диверсионную группу, то с удивлением подумал: «Почему на такое опасное задание посылают двух санитарок, крайне необходимых в батальоне? Неужели в виде наказания, — потому, что обе девушки считаются «провинившимися»?» Ходили слухи о нарушении Айшей партизанской морали. Между тем было совершенно ясно, что отношения между нею и Петковоким чисты, и дружбу их питают лишь мечты о будущем. Иован как-то сказал мне, что у самого Коце дело не столько в нарушении морали, сколько в тех политических неточностях и ошибках, какие он постоянно допускает в своих стихах. А Ружица была «повинна» в «самовольничанье»: она так и не обрезала своих кос.
Я думал об этом и находил нечто общее, объединявшее нас четверых во мнении Катнича. Каждый из нас в какой-то мере был, с его точки зрения, нарушителем дисциплины.
Сидя подле меня, Ружица задумчиво заплетала кончик распустившейся косы.
— Почему вы не обрежете кос, как Айша? Трудно ведь с ними в походе, — обратился я к ней.
— Зачем? — пожала она плечами. — Я привыкла к ним. Они мне не мешают, а помогают. Вот пойдем в город, никто не примет за партизанку… Я не люблю, когда меня насильно заставляют что-нибудь делать. С детства ненавижу насилие. Наверное, потому, что отец всегда стремился подчинить меня своей власти. Он не хотел, чтобы я училась в школе, не пускал
43
Союз коммунистической молодежи (омладины) Югославии.
— Айше жилось еще хуже, чем мне, — помолчав, продолжала Ружица. — Дома ее заставляли закутывать лицо яшмаком, носить ферендже; их даже в Турции давно не носят. В этой Боснии люди жили, совсем как нищая райя. [44]
Зеленоватые глаза девушки блестели сухо, зло. Она сминала в комки липкий снег и бросала снежки вниз. Но вдруг она улыбнулась прислушиваясь.
Петковский читал Айше стихи:
Если я погибну, мать моя Стоянка, За меня отомстит Праматерь, Праматерь наша — Россия. Ждать недолго — пришел час расплаты, Уже с Востока слышу гул великий…44
Райя — бесправная толпа.
— Хорошие стихи, — тихо сказала Ружица. — Если бы вы знали, — встрепенулась она, — как мы мечтаем побывать в вашей стране! Пешком пошли бы, если б разрешили. Мы понимаем: это счастье нужно заслужить, нужно много, много добра сделать, много пользы принести, бороться нужно…
Последние лучи солнца втянулись за седловину горы, в долине совсем смерклось. Наступала пора, когда прогулка двух ефрейторов с их подругами по живописным окрестностям города не должна была вызвать особых подозрений. Еще раз мы осмотрели гранаты и, поставив ударники на предохранительный взвод, спустились с кручи на дорогу, по которой горожане ходят в лес. Две пары на небольшом расстоянии друг от друга. Я с Ружицей впереди, Коце и Айша за нами.
Изображая оккупанта, бахвалящегося любовной удачей и вообще преуспевающего в делах, я вполголоса запел:
Гее вайтер, Гее вайтер, Ду бист дох Нур гефрайтер! [45]Риск был отчаянный, но другого способа проникнуть в город мы не нашли.
Из сторожевого окопа высунулись две фигуры, закутанные в серые балахоны. С коротким смешком один из часовых спросил:
— Како? Добри су наши девойки?
45
Четники! Это облегчало дело.
— Кое в чем даже получше наших, — ответил я по-немецки.
Часовые рассмеялись.
До окраины Горного Вакуфа оставалось еще шагов пятьдесят. Мы прошли это расстояние с таким же беспечным видом, готовые ко всему, но эти несколько минут показались мне вечностью. Миновали первые дома на главной улице. Из подъезда особняка вышел немец в высокой фуражке, видимо, офицер, с женщиной под руку и, склонившись к ней, пошел впереди нас. Следом за ним мы двинулись смелее.