Юлиан Семенов

Семенова Ольга Юлиановна

— Пошли в город!

Через десять минут мы были уже внизу. Для начала заглянули в аптеку.

— Здесь мы приобретем ялтинский «хрусталь», — объявил он.

Мы купили штук двадцать мензурок, испещренных рисками — 20 мл, 30 мл, 50 мл для дозированного приема лекарства.

— Хрусталь для званых приемов, — сказал Юлиан, — мы будем пить из мерзавчиков крепкие напитки.

— А менее крепкие?

— Из обыкновенных стаканов. Как Штирлиц, отмечающий вступление Красной армии на территорию Германии в 1945 году.

Но самую значительную покупку Юлиан сделал на рынке, в хозяйственном магазине. Он купил… большой ночной горшок, эмалированный, с крышкой и невинными голубыми цветочками по бокам. Вначале я не понял: зачем это?

А на следующий день началась работа — жесткая, без поблажек самому себе, изнурительная. Он наполнял горшок водой из-под крана, опускал туда кипятильник. Потом высыпал пачку чая. Целую. Со слонами, нарисованными на упаковке. Напиток

получался такой крепкий, что им хоть самолеты заправляй. За работой, до обеда, Юлиан выпивал целый горшок этого черного чифиря. После обеда заваривал второй. И так — каждый день.

Через месяц пребывания в Ялтинском доме творчества был готов очередной том «Горения» — толстенный, написанный захватывающе интересно. Я не знаю ни одного другого писателя, который мог бы работать так, как работал Юлиан Семенов.

Хочется вспомнить о его политических пристрастиях — или НЕ пристрастиях. Хоть он и возглавил позднее знаменитую ассоциацию детективного и политического романа, а следом за ним — издательство и газету «Совершенно секретно», но все-таки всегда находился вне политики. В рассорившемся, вконец разодравшемся Союзе писателей, он дружил и с «демократами», и с «патриотами», строя свои отношения по принципу личных симпатий. А уж за кого тот или иной стоит горой — за Ельцина, Горбачева или Зюганова, ему было наплевать. Главным мерилом оставались человеческие качества.

То же самое было присуще его творчеству: он болел за белых и за красных, все заключалось в личности, которую он описывал. И по ту, и по другую сторону стояли герои, великолепные характеры. Они сами, своей жизнью и поступками определили к себе отношение.

…Долгие годы отец был секретарем правления Союза писателей и, действительно, умудрялся поддерживать хорошие отношения с представителями всех политических и литературных фракций. В нем не было ничего от царедворца, обожая интриги политические, он не любил закулисных интриг в Союзе писателей, не сплетничал дома, не лукавил. Секрет его ровных отношений с коллегами заключался в простейшем принципе — видеть в каждом человеке хорошее. «В каждом есть и Бог и Дьявол, — говорил он мне часто, — но Бога, а значит добра, всегда больше, нужно только хотеть его видеть, а не зацикливаться на недостатках». Увлекающийся, снисходительный, не добренький, а по-настоящему добрый, говоря о коллегах за глаза, он часто употреблял эпитеты: «гениальный парень», «наш человек», «добрый дружочек», «потрясающий мужик», «чудесные ребята». Очень ценил творчество «деревенщика» Василия Белова и был с ним в прекрасных отношениях, хотя трудно было найти писателей с более полярными литературными интересами. Любил творчество Юрия Бондарева, Константина Симонова, Василя Быкова, Олеся Адамовича, Льва Гинзбурга, поэззию Евгения Евтушенко, Андрея Вознесенского, Григория Поженяна, Игоря Исаева, Олжаса Сулейменова. Ценил поиски в жанре политического романа молодых тогда Леонида Млечина («Хризантема пока не расцвела») и Андрея Левина («Желтый дракон Цяо»).

Отцу незнакома была зависть, он радовался чужому литературному успеху, моментально разражался похвалами, поясняя: «Талантам надо помогать — они ранимы и беззащитны, посредственности пробьются сами». Первым представил в ялтинских и московских газетах гениальную шестилетнюю поэтессу Нику Турбину, пригласил в свою газету «Совершенно секретно» молодых Артема Боровика и Дмитрия Лиханова. Как мог, поддерживал прекрасного крымского писателя, фронтовика Михаила Круглова, который пострадал из-за своей антисталинской позиции. После прихода к власти Брежнева публично заявил: «Товарищи, Сталин умер, культ личности развенчан, но сталинизм остался!» Его тогда выгнали с работы, он остался на улице, пошел в егеря, и в лесу, в избушке написал первую прекрасную повесть, потом вторую. В Союз писателей не принимали — нужна была книга, журнальные публикации не в счет, издательства печатать его не хотели. Папа отправлял всем знакомым главным редакторам хвалебные отзывы и рекомендательные письма. Когда начали травить Василия Шукшина, ринулся на его защиту, сказав в выступлении: «Шукшин — явление уникальное, поразительное, и это не преувеличение, не личная давняя симпатия к большому русскому художнику, это правда, реальность, с которой могут не соглашаться лишь люди слепые, косные, трусливые». Отец умел занимать позицию и отстаивать ее.

Он еще не был знаком с «совестью» белорусов Василем Быковым, только зачитывался его книгами, когда неожиданно получил письмо, которое хранил потом всю жизнь как зеницу ока.

Письмо писателя Василя Быкова.

С давно не испытываемым удовольствием прочел Вашу книгу «На козле за волком». Отменно хороша во всех отношениях: с точки зрения содержания, информации, жизни. Вашего неповторимого стиля. Ваши строки о Хемингуэе окончательно сразили меня. Я не часто пишу авторам, даже тем, с которыми состою в близких отношениях, но тут не удержался, чтобы не послать Вам мое дружеское, читательское спасибо.

Будьте здоровы и благополучны. Авось как-то случится познакомиться, чему был бы очень рад.

Ваш В. Быков

12 декабря 1974 года

P.S. Вместе с сыном прочли «Испанский Вариант», который печатает с продолжением минская комсомольская газета «Знамя юности». Прекрасно.

Папа мог разойтись с человеком в силу какого-то конфликта, так, например, произошло с Евтушенко. Не помню точно, что у них произошло в ресторане Дома литераторов, по-моему, папа отпустил жене Евтушенко комплимент. Она резко ответила. Папа, наверное, негативно отозвался о ее характере, в общем, дружба тогда с «Евтухом», как папа ласково называл поэта, кончилась, но он продолжал ценить его как большой талант и постоянно это публично подчеркивал. Внешне Евтушенко очень мило с ним общался, втроем с Михалковым они ездили с делегацией писателей в Китай. А много лет спустя, в статье, посвященной трагически погибшему Артему Боровику, руководившему газетой «Совершенно секретно» после смерти папы, Евтушенко выдал высокомерно-многословный абзац и про отца. Суть его сводилась к тому, что Семенов был человеком безусловно одаренным, но страдавшим простодушно-гимназическим романтизмом и прятавшимся

от суровой реальности в воздушных замках. Читая ту статью, я вдруг отчетливо поняла, что, во-первых, поэт почти ничего не читал из папиных книг, а во-вторых, мелко, по-женски как-то сводил счеты за тот давний глупый случай в ЦДЛ. В каждой, бесконечно длинной и красивой фразе статьи читалось одно лишь желание — принизить все, сделанное отцом в литературе. Одни за обиду вызывают на дуэль, другие годами ждут возможности ударить из-за угла. Все это вопрос темперамента и моральных установок. Да и неразумно требовать от любого одаренного человека благородства Айвенго. В романе «Псевдоним» отец написал: «Когда человек умирает, начинают говорить враги, а они знают, что сказать»… Сам он никогда обиду не таил, предпочитая все высказать в глаза (называл это конструктивной критикой) и быстренько помириться. Единственным человеком в Союзе писателей, которого отец не переносил, и тот платил ему тем же, был Георгий Марков. (Сейчас этого писателя мало кто помнит, да и тогда папу читали раз в сорок больше, чем Маркова.) Не собираюсь разбирать литературные достоинства или недостатки его произведений, конфликт находился в совершенно иной сфере. Марков был патологическим антисемитом, и идея, что полукровка пользуется большим, чем он, успехом, была ему непереносима. Он, как мог, показывал отцу свою неприязнь, и тот ему отомстил, выведя в романе «Альтернатива» отрицательный персонаж под фамилией Марков-второй. Был еще Феликс Кузнецов, папу активно не любивший, и по той же причине. В свое время Кузнецов участвовал в написании, вместе с помощником Суслова — Воронцовым, кощунственного комментария о творчестве и жизни Маяковского. Напечатан он не был благодаря вмешательству Константина Симонова, позвонившего Брежневу. Воронцова тогда немедленно сняли. Отец историю знал лично от Симонова и написал позднее небольшое произведение о Маяковском под названием «Научный комментарий», упомянув инцидент.

В ненависти Кузнецова к отцу было что-то нездоровое, темное, дурно пахнущее. «Знаешь, Ольга, — сказал мне раз папа, — я заметил, что все фашиствующие антисемиты плохо пахнут: гнилыми зубами и несвежим, залежалым бельем». Во время одного из отцовских выступлений в Союзе писателей Кузнецову не понравился какой-то пассаж, и он ринулся на него с кулаками. Папа в порядке самозащиты мог бы драчуна нокаутировать, но того «спасли» коллеги, вовремя остановив.

С западными писателями папины отношения складывались всегда на редкость хорошо: отца ценил и тепло отзывался о его книгах Джон Стейнбек, знал и с удовольствием общался Джон Ле Kappe, любил звезда шведского детективного романа Арне Блом, обожал, другого слова не найдешь, чешский детективщик, автор сценария к чудесному фильму «Три танкиста и собака» Иржи Прохаска. А самым счастливым днем для отца стал день создания по его инициативе МАДПР — Международной ассоциации писателей детективного и политического романа в 1986 году, президентом которой он и стал. Писатели детективного жанра разных стран признали его лучшим. Это было компенсацией за все злые, бездоказательные нападки завистников…

Отец верил в «добрую» энергетику, защищался от плохой двумя магнитами, которые держал на письменном столе по правую и левую стороны печатной машинки, щедро «положительно» заряжал тянувшихся к нему коллег — все уходили от него веселыми и добрыми, и уверял, что умеет «настраиваться» на волны творчества.

В ДОМЕ ТВОРЧЕСТВА КИНЕМАТОГРАФИСТОВ НА ДУНАЕ

Ах, как хорошо в этом доме,Пустом и тихом,Человек, побывавший в нем, остается.Остается в запахе тепла,Прикосновении рук к лампе,В огрызке яблока, оставленном в тумбочке.И в меня входит творчество,Оставленное здесь коллегами,Жившими прежде.Я его чувствую, я им благодарен.Спасибо им, растеряхам.Из оставленных крохЯ стану делать пирогС капустой, грибами и дичью.Но с кем разделить мне его?Коллеги, которые жили,Забрали любовь до последней пылинки,Дом вычищен, как пылесосом.Зачем вы так скупы?Оставьте немного любви,От вас не убудет, поверьте,Иначе как быть иностранцу,Кто знает лишь «иген», [10] А чаще обратное иген,Короткое, быстрое «нэм»! [11] Как мне хорошо в этом доме,И все же, с кем разделитьМне пирог из дичи с грибами?Бог с вами, включайте свои пылесосы!Любовную пыль соберите — не жалко,Нет, жалко, конечно, но лучше приврать, —Так правдивей.Вернитесь, врубите систему настройки,Замрите. Локатором станьте. Радаром.Вот так. Еще тише!Вы слышите, это спускается вниз,По лестнице очень скрипучей, все то,Что осталось после меня для вас.

10

Да (венг.).

11

Нет (венг.).

В КИНЕМАТОГРАФЕ

Решив попробовать свои силы в кинематографе, поддержки у мамы отец не встретил. «Ну, если ты еще и сценарии начнешь писать, то я точно уйду!» — пригрозила она, опасаясь полчищ соблазнительных актрисуль. В невеселом настроении сел папа за пишущую машинку. То ли мамина угроза выбила его из колеи, то ли первый блин всегда комом, но картина — «Будни и праздники», вышедшая на «Ленфильме» в начале 60-х, провалилась с треском. Андрон Сергеевич Михалков, находившийся тогда в периоде творческого становления и ревностно следивший за папиными успехами, прислал свояку открытку с одной фразой: «Поздравляю с картинкой».