Юми и укротитель кошмаров

Сандерсон Брендон

В тот миг ему действительно захотелось стать героем, на которого все могут положиться. Захотелось искупить ошибки прошлого. Чего-то добиться. Не думайте, им не двигала гордыня. Скорее отчаяние.

В глубине души Художник ощущал себя испорченным холстом, картиной, на которую пролили тушь и которую выбросили как мусор. Теперь у него появилась возможность вновь растянуться на подрамнике, чистой стороной вверх. Он ухватился за эту возможность, как хватается за миску риса человек, неделю проживший впроголодь.

– Веди, – сказал он с искренним

чувством, отбросив образ загадочного одиночки. – Я готов. Обещаю выполнить все, что тебе нужно.

Юми дала знак следовать за собой. Служанки и та вредная женщина – Юми звала ее Лиюнь – уже вышли. Художник высунул голову из проема и осмотрелся, надеясь, что его не понесут, а позволят пройти всю дорогу пешком. Он с любопытством отметил, что помещение – в самом деле кибитка, как и сказала Юми, – парит в воздухе. Странно. Но не более, чем…

Он спустился на землю.

Босиком.

Художник взвизгнул и вскочил обратно на деревянную подножку, заставив комнату-кибитку пошатнуться. Земля оказалась горячей. Раскаленной, словно печь.

Это побудило его присмотреться к деревянной обуви, которую здесь носили абсолютно все. Лиюнь со служанками, в свою очередь, в ужасе уставились на него. С таким видом смотрят на человека, который за обедом вдруг принялся грызть тарелку.

– В чем дело, герой? – спросила Юми. – Понимаю, ты могуч и доблестен, но зачем же ходить без обуви? – Она нахмурилась, опустив взгляд на свои босые ноги.

– Это место… – начал было он, но умолк, чтобы Лиюнь и служанки не заметили подвоха.

Наконец Художник глубоко вздохнул и сунул ноги в сандалии, стоявшие у двери. Он не слишком сильно обжегся – боль уже отступала, – но первый шаг все равно сделал осторожно.

Процессия двинулась вперед. Художник обнаружил, что идти в деревянных сандалиях удобнее, чем казалось на первый взгляд, – нужно просто не зевать, – и чрезвычайно возгордился своими успехами. Он посмотрел на Юми, но та шла опустив голову и выглядела даже более отстраненно, чем прежде. Что он опять натворил?

Его внимание привлекало множество необычных вещей. Во-первых, служанки прятали его от зевак за громадными веерами. Тем не менее оставались щели, через которые его можно было увидеть, и казалось, весь город собрался ради этой возможности.

К чему вся эта помпезность? Почему нельзя просто подвести к нужному месту кибитку? Полумера с веерами тоже казалась умышленной – все равно что постоянно прикасаться к новой прическе, при этом делая вид, что тебя не волнует, заметили ли ее окружающие.

Еще тут были парящие растения – их он уже видел из окна кибитки и поэтому не разевал рот от удивления. По крайней мере, не слишком широко. Вдруг он углядел странное приспособление посреди города – блестящую штуковину из широких металлических пластин, размером с полноценный дом. Это еще что такое?

По крайней мере, горожане выглядели вполне обычными людьми. Можно было ожидать, что инопланетяне окажутся похожи на… непонятно что. У них могли быть лишние руки, у них могло быть семь глаз. Но здешние жители были людьми. Любопытными, в яркой одежде, совсем не похожей на ту, к которой привык Художник. Одеяния местных напоминали платья и костюмы, которые его соотечественники надевали на свадьбу, – по крайней мере, расцветка похожая. Но в этом городе одеяния, особенно женские, были пышнее. В Килахито бытовали облегающие платья, а здесь – широкие, расклешенные. На мужчинах были свободные рубахи и подвязанные на лодыжках штаны, преимущественно пастельных, акварельных тонов. Некоторые дополняли образ черной шапочкой, а также носили аккуратную короткую бороду, что на родине Художника было редкостью.

Горожане остались внизу, а Художника повели к ближайшим холмам. Почти у вершины гряды служанки сопроводили его в уединенный грот, где раскинулся естественный водоем диаметром около пятнадцати футов. На первый взгляд неглубокий, по пояс, и не горячий – с поверхности не шел пар. Хороший знак. Художник уже успел вспотеть. Как люди живут под неусыпным взором этого гигантского огненного шара, висящего в небе?

Служанки остались снаружи, а Художник приблизился к краю пруда. Да, выглядит неплохо. Он оглянулся на Юми, которая вместе с ним зашла за скалу, скрывшую его от посторонних взглядов. Она раскраснелась как рак. Почему?

А-а… До Художника дошло. Ему предстоит помыться, а она не может отступить на него далее чем на десять футов.

– Не волнуйся, – прошептал он. – Просто зайди вон за те камни и присядь.

– Герой, это неподобающе, – ответила она.

Затем она начала раздеваться, сперва развязав пояс. Пусть она и призрак или нечто вроде того, но одежда все еще при ней. Юми удалось снять платье и сложить на земле, оставшись в подобии тонкой ночной сорочки.

– Подожди, – остановил ее Художник. – Прятаться, значит, неподобающе, а вот это – подобающе?

– Даже в духовной форме я остаюсь йоки-хидзё, – объяснила Юми, – и обязана следовать предписаниям духов. Мне нужно совершить ритуальное омовение. Раз мы хотим выяснить, зачем духи прислали тебя, я должна предстать перед ними чистой.

Художник предпринял усилие, чтобы не покраснеть. Герои-то, вестимо, не краснели. Разве что в результате изрядных возлияний после победы над четвертым драконом.

– Ладно, – сдался он. – Ополоснемся прямо в одежде.

– Так невозможно очиститься, – возразила Юми. – Тем более Чхэюн и Хванчжи не поймут.

Она качнула головой в сторону, и Художник увидел приближающихся служанок. Он думал, что те остались снаружи, позволяя ему уединиться, но на самом деле они задержались, чтобы приготовить мыло. И очевидно, раздеться.

На обеих теперь не было ничего.

Художник на миг остолбенел. Разумеется, не от смущения, ведь он был могучим героем и всякое такое. Наверняка его заставило остолбенеть нечто более героическое. Например, несварение.

– Они видят тебя в моем облике, – напомнила Юми, – поэтому ты их не смутишь.