Юная Невеста
Шрифт:
Дядю в семействе весьма привечали, он был незаменим. Таинственный синдром, которым, насколько известно, страдал он один, погружал его в беспробудный сон, из которого он выходил на очень короткое время только для того, чтобы принять участие в общей беседе, причем настолько точно попадал в тему, что мы стали воспринимать это как должное вопреки всякой логике. Каким-то образом он был в состоянии воспринимать, даже во сне, все, что происходило вокруг и что говорилось. И еще: то, что он являлся к нам из иных измерений, часто придавало ему такую ясность суждения, такой особенный взгляд на вещи, что его пробуждения и соответствующие высказывания приобретали смысл оракула, служили прорицаниями. Нас это очень ободряло, мы знали, что в любой момент можем рассчитывать, приберегая его про запас, на ум настолько умиротворенный, что он, словно по волшебству, мог распутать любой узел, какой бы ни завязался в домашних спорах и повседневном быту. К тому же нас далеко не огорчало изумление
– Вот именно: вы, наверное, много танцевали, – закивала Мать, – лучше и не скажешь; и к тому же я никогда не любила фруктовые торты, – (многие из ее силлогизмов были и в самом деле неразрешимы).
– Танго? – взволновался нотариус Бертини, для которого уже в самом слове «танго» заключалось нечто сексуальное.
– Танго? В Аргентине? В тамошнем климате? – осведомилась Мать, обращаясь непонятно к кому.
– Уверяю вас: танго совершенно точно происходит из Аргентины, – стоял на своем нотариус.
Тут послышался голос Юной Невесты:
– Я три года прожила в пампе. До ближайшего соседа – два дня верхом. Раз в месяц священник привозил нам причастие. Раз в год мы отправлялись в Буэнос-Айрес, рассчитывая успеть к открытию сезона в Опере. Но нам никогда не удавалось прибыть вовремя. Все всегда оказывалось дальше, чем мы думали.
– Это решительно непрактично, – заметила Мать. – Как твой отец собирался найти тебе мужа в подобных обстоятельствах?
Кто-то напомнил ей, что Юная Невеста уже обручена с Сыном.
– Ну разумеется. Полагаете, я не знаю? Я высказала общее соображение.
– Но что правда, то правда, – продолжила Юная Невеста, – они там танцуют танго. Это очень красиво.
Наметилось таинственное колебание пространства, которое всегда предвещало прихотливые пробуждения Дяди.
– Танго дарит прошлое тому, кто не жил, и будущее тому, кто не надеется, – изрек он и задремал опять.
Тем временем Дочь, сидевшая рядом с Отцом, молча смотрела.
Она была тех же лет, что и Юная Невеста, тех лет, к слову сказать, которые для меня уже миновали давным-давно. (Сейчас, вновь думая о Дочери, я вижу одно большое смутное пятно, а кроме того, что любопытно, втуне пропадающую красоту, невиданную и бесполезную. К тому же это возвращает меня к истории, которую я не преминул бы рассказать не только ради спасения собственной жизни, но и по той простой причине, что рассказывать истории – мое ремесло.) Итак, я говорил о Дочери. Она унаследовала красоту, которая в тех краях считалась аристократической: хотя местным женщинам и достались отдельные блистательные черты, строго определенные – разрез глаз, стройные ноги, волосы цвета воронова крыла, – но не в таком полном, законченном совершенстве – очевидно, век за веком, на протяжении бесчисленных поколений эта порода улучшалась, – какое еще сохранялось в Матери, а в Дочери чудесным образом повторилось, позлащенное счастливым возрастом юности. И до сих пор все складно. Но правда обнаруживает себя, стоит мне выйти из моей элегантной неподвижности и сделать хоть шаг, непременно срывая весь банк невезения, по той неустранимой причине, что я – калека. Несчастный случай, мне было тогда около восьми лет. Кем-то оставленная телега, вдруг забаловавшая лошадь, на узкой городской улочке, зажатой между домами. Знаменитые врачи, приглашенные из-за границы, довершили дело, не потому, что были некомпетентны, просто не повезло, они добились, чего могли, сложным путем, и очень болезненным. Теперь я хожу, приволакивая ногу, правую: ей, вычерченной по совершенному шаблону, придан косный, несуразный вес, и не понимает она, как пребывать в гармонии с остальным телом. Нога эта тяжелая, отчасти мертвая. Да и рука не совсем в порядке, она, похоже, может находиться только в трех положениях, не слишком-то изящных. Всякий сказал бы, что это искусственная рука. Итак, видеть, как я встаю со стула и иду кому-нибудь навстречу, поздороваться или так, из вежливости, – незаурядный опыт, слово «разочарование» его описывает весьма бледно. Красивая превыше всех похвал, я разламываюсь при первом же шаге, и восхищение мгновенно обрушивается в жалость, а желание – в чувство неловкости.
Все
Когда разговор перешел на позднее цветение черешен, Юная Невеста подошла к Дочери, наклонилась и расцеловала ее в обе щеки. Та не поднялась: хотела в данный миг оставаться красивой. Они заговорили вполголоса, как давние подруги, а может, из-за внезапно возникшего желания подружиться. Дочь интуитивно поняла, что Юная Невеста научилась быть далекой и вряд ли откажется от этого навыка, избрав именно такую, особую и неподражаемую, форму элегантности. Подумала: она всегда будет наивной и таинственной. Ее станут обожать.
Потом, когда уже вынесли первые пустые бутылки из-под шампанского, общая беседа вдруг застопорилась, словно по волшебству, и в наступившей тишине Юная Невеста очень чинно осведомилась, можно ли ей задать вопрос.
– Ну разумеется, милая.
– Сына нет дома?
– Сына… – повторила Мать, она тянула время, надеясь, что Дядя выйдет из иного измерения и поможет ей, но этого не случилось. – Ах да, Сына, конечно, – спохватилась она. – Сын, конечно же, мой Сын: да, хороший вопрос. – Она обернулась к Отцу. – Дорогой?..
– В Англии, – заявил Отец с абсолютной безмятежностью. – Вы, синьорина, имеете представление о том, что такое Англия?
– Думаю, да.
– Ну так вот: Сын в Англии. Но не иначе как временно.
– В том смысле, что он вернется?
– Без всякого сомнения, едва лишь мы вызовем его.
– И вы его правда вызовете?
– Определенно нам следует это сделать как можно скорее.
– Прямо сегодня, – постановила Мать с ослепительной улыбкой, которую приберегала для особых случаев.
Итак, в послеполуденный час – но не раньше, чем завершилась литургия завтрака, – Отец сел за письменный стол и позволил себе принять к сведению то, что случилось. Он обыкновенно делал это с некоторой задержкой, я имею в виду, принимал к сведению события жизни, в особенности те, которые привносили в ее течение определенный беспорядок, – мне, однако, не хотелось бы, чтобы такую его привычку сочли неким проявлением вялой и тупой неспособности к действию. На самом деле он осторожничал сознательно, по медицинским показаниям. Все знали, что Отец родился с пороком, который сам любил называть «неисправность сердца»; выражение это не следует воспринимать в сентиментальном контексте: что-то в его сердечной мышце непоправимо расщепилось, еще когда он зародышем прирастал в материнской утробе, и в итоге он родился со стеклянным сердцем: с этим в конце концов примирились сначала врачи, а потом и он сам. Средств против этого не существовало, разве что осторожное, замедленное сближение с миром. Если верить справочникам, какое-то особенное потрясение или спонтанно испытанное чувство могло в единый миг унести его. Отец, однако, знал по опыту, что не следует все воспринимать буквально. Он понимал, что живет взаймы, и выработал привычку к осторожности, склонность к порядку и смутную уверенность в том, что его влечет по жизни особая судьба. Отсюда же проистекало его природное добродушие и от случая к случаю вспышки гнева. Хочется добавить, что смерти Отец не боялся: он проникся к ней таким доверием, чуть ли не сжился с ней, что знал определенно: ее приход он почувствует вовремя и употребит во благо.
Итак, в тот день он не слишком спешил принять к сведению приезд Юной Невесты. И все же, разобравшись с обычными неотложными делами, он не стал уклоняться от задачи, ожидавшей решения: согнулся над письменным столом и сочинил текст телеграммы, руководствуясь элементарными требованиями экономии средств и стремлением достичь неопровержимой ясности, в данном случае необходимой. Он записал следующие слова:
Вернулась Юная Невеста. Поторопись.
Мать, со своей стороны, решила, это даже не обсуждается, раз у Юной Невесты нет собственного дома, а в каком-то смысле и семьи, поскольку все имущество и вся родня перекочевали в Южную Америку, она останется ждать здесь, у них. Поскольку Монсеньор не высказал никаких возражений морального толка, исходя из отсутствия Сына под семейным кровом, Модесто приказали подготовить комнату для гостей, о которой, однако, было известно очень мало, ибо в доме никто никогда не гостил. Хотя все были более-менее уверены, что она где-то есть. В последний раз была.
– Не нужно никакой комнаты для гостей, она будет спать у меня, – спокойно сказала Дочь. Она изрекла это сидя, а в таких случаях ее красота исключала какие бы то ни было возражения. – Если, конечно, ей это будет приятно, – добавила Дочь, ловя взгляд Юной Невесты.
– Будет, – кивнула Юная Невеста.
Так она стала частью Дома; воображая, что войдет туда женой, она теперь оказалась сестрой, дочерью, гостьей, приятной компанией, украшением. Она естественно вошла в эти роли и быстро усвоила тон и темп жизни, ей неизвестной. Она отмечала странности, но редко доходила до того, чтобы заподозрить абсурд. Через несколько дней после приезда Модесто подошел к ней и со всем уважением дал понять, что, если она ощущает необходимость в каких-то разъяснениях, он почтет за честь их предоставить.