Юность Куинджи
Шрифт:
— Он уже не жилец на этом свете, — проговорил кто-то глухо и протяжно вздохнул. — Эхе–хе–хе.
Пожилой углекоп перекрестился и зло сказал:
— Проклятая шахта… Не успел Мишка отскочить. Пуда на два глыба отвалилась.
Архип стиснул зубы, чтобы не заплакать, еще раз посмотрел на запекшиеся струйки крови на грязном лице Кныша и отвернулся. Наклонил голову и медленно зашагал к кустарнику. Его догнал Гарась. Обхватил за плечи, тоскливо сказал:
— Бог прибрал беднягу. Молодой еще. — Немного помолчал, о чем-то думая, заговорил снова: — С кровью перемешано это каменное уголье, потому и горит так жарко. Людская
Обратный путь казался невыносимо долгим. К глазам Архипа подступали слезы. Но давать им волю при дяде Гарасе было стыдно. Он задавал самому себе вопросы, но ответа не находил. Почему люди такие жестокие? Мучают друг друга, обижают. Заковывают в кандалы, обливают в мороз холодной водой, лезут в колодцы за черным камнем и там погибают. Архип ерзал на сиденье, искоса поглядывал на сосредоточенного Гарася. Наконец решился и, запинаясь, выложил все, что его тревожило.
Возчику стало не по себе: не верилось, что двенадцатилетний мальчишка может так глубоко переживать чужое горе. Да чужое ли оно? Сам Гарась вон как мается. Только и того, что кандалов на руки не надевали. Но ведь злыдни [17] сковали больнее цепей. Он вздохнул и глухо произнес:
17
Нужда (укр.).
— Кажуть, сынку, на все воля божья, — и тут же поспешно добавил: — Божья-то она божья, та богатому черт дитя колышет, а у бедного последний кусок хлеба отнимает. Видать, воля божья — одному тягло тягать, а другому погонять… Прости мою душу грешную, — закончил он скороговоркой и перекрестился.
— Эт-то, — заговорил Архип, — надо всем сильным собраться и жестоких людей наказать.
— Не в кулаках сила, сынку. У кого золото, деньги, тот и пан. За них и душу купить можно.
— А откуда деньги берутся?
— Кажуть, из царской казны. Но до нее не добраться. Богатеи окружили ее да войско с жандармами взяли в помощники. Себе берут золотые рубли, а нам достаются медные пятаки. На них не разгуляешься… Ото учись, Архип. Багатеям разумные нужны. Ты у Чабаненко кирпичи считаешь — и он кормит тебя, и платит за это, И не треба тебе никаких волов, ни брички, ни корму. По белу свету мотаться не надобно.
Монотонный печальный голос дяди Гарася вызвал у мальчишки чувство жалости, он хмуро смотрел на него и думал: «Как вырасту — стану помогать бедным…
И черному дыму не дам убивать цветы, деревья, траву. В землю тоже лезть незачем, без каменного уголья можно жить».
В середине лета отделочные работы в новом храме подошли к концу. Как всегда, по субботам на кухне появлялся староста Бибелли. Если заставал в ней Чабаненко, то расспрашивал, как подвигается дело. Тот отвечал односложно, недружелюбно, однако назойливого гостя ничто не смущало.
Сегодня Бибелли пришел в полдень. Архип, склонившись над конторской книгой, подсчитывал количество кирпичей, израсходованных на постройку часовни. Услыхав скрип дверей, он поднял голову. Староста, несмотря на жару, был в неизменных яловых сапогах, в синей с белым горошком сорочке и в засаленном черном жилете. Обрюзгшее лицо лоснилось от пота. Проведя рукой по жидкой бороденке
— Чем наш отрок занят?
— Ничем, — насупившись, проговорил Архип.
— Но, но, — повысил тон староста. — А где хозяин?
— Не знаю…
Бибелли, как спутанная лошадь, переступил с ноги на ногу и вдруг широко со стоном зевнул.
— Ладно, я его тут подожду.
Уселся за стол и положил на него руки. Через маленькие щелки век уставился бесцветными глазами на Архипа. Минуты через две–три в полудреме стал ронять на грудь отяжелевшую голову, а потом, окончательно сморенный зноем, лег щекою на волосатую левую руку, задышал глубоко и со свистом.
Архип оторвался от записей. Посмотрел внимательно на спящего Бибелли и криво улыбнулся. Раскрыл на середине конторскую книгу и стал торопливо набрасывать рисунок. Когда закончил, то недовольно сморщился. С листа на него смотрело уродливое лицо. Один глаз выше другого, борода куцая, волосы на голове стоят торчком.
Нет, ничего не получилось! Начал пальцем стирать карандаш и окончательно размазал рисунок. В это время сонный Бибелли вытянул жирную руку вперед и коснулся солонки. Голова с руки сползла на стол, бороденка подвернулась.
Архип быстро перевернул страницу конторской книги. В его черных глазах вспыхнули озорные огоньки. Охватило непривычное до этого волнение и предчувствие удачи. Он стал рисовать снова.
Казалось, рукой подростка водит уверенно и умело кто-то невидимый, помогает ему передать самое существенное в облике Бибелли. Прилизанные волосы на голове, огромное ухо, подвернутая борода и тонкие губы. Крючковатые пальцы, обросшие щетиной, цепко обхватили деревянную солонку… Архип вспомнил, как со старшей сестрой Екатериной ходил в церковь. Видел там большущие кружки, куда прихожане бросали деньги. Дьяк волосатой рукой обхватывал доверху наполненную кружку, куда-то уносил ее и возвращался с пустой.
Архип «наполнил» по самые края солонку медными пятаками, старательно вывел под рисунком слово «Бибелли» и, оставив книгу раскрытой, на цыпочках вышел из кухни.
Извилистой тропкой спустился к навесам, где делали кирпич. Но не успел подойти к ним, как его окликнули. Знакомый мужик показал в сторону храма. Архип повернулся и увидел на горе Чабаненко. Тот махал рукой и что-то кричал. Подросток поспешил к нему.
— Звали? — спросил он, часто дыша.
— Идем со мной!
В маленькой кухоньке вдоль длинного стола ходил разъяренный Бибелли. Волосатые руки держал за спиной, а узенькие глазки то и дело скашивал на раскрытую книгу. Увидев появившегося в дверях Архипа, староста остановился, накрыл пухлой ладонью рисунок и гневно выдавил из себя:
— Стервец! Оскорбил слугу божьего!
— Погоди, — вмешался Чабаненко, — Не шуми. Ведь похоже изобразил. В шутку, понятно, — и, не договорив, улыбнулся.
— Ты еще в защиту нечестивца встаешь? Он хулу возвел!
— Не ерепенься, Бибелли, — уже сердито сказал подрядчик. — Какая хула? Твой истинный портрет.
— Я — божий слуга! При храме состою! — не успокаивался староста. — Буду жаловаться архиепископу! Держишь срамоту у себя. Забыл, как приютил беглых? Скажи спасибо мне — а то вместе с ними заковали бы. А мирские песни в строящемся храме кто играл на скрипке? Опять же он — Архип. А ты защищал его! И снова сторону нечестивца берешь!