Юность Куинджи
Шрифт:
— Ну чего ты в самом деле? — проговорил Чабаненко, побледнев. — Ладно, рассчитаю… Из него богомаз хороший вышел бы, а ты…
— Богохульник он! — снова закричал Бибелли, тряся жидкой пепельной бороденкой.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Настенька, дочка сапожника Дико, увидев Архипа, обрадовалась и подбежала к нему. Тоненькая голенастая девчурка восьми лет с черными косичками, перевязанными белыми
— Мне мама говорила — ты уже работаешь, как большой. Правда? А я так хотела видеть тебя, так хотела. Но ты рано уходишь…
— Эт-то, уже не работаю, — перебил Архип.
— Ой, как хорошо! — воскликнула девочка. — Снова будем вместе, да? А куда ты идешь?
— Тетя послала за кизяками.
— И я с тобой, хорошо?
Он молча перекинул мешок через плечо, взял Настю за руку, и они пустились бегом в сторону степного шляха.
Архипу стало радостно от присутствия Насти, он так по ней соскучился. Хотелось раскинуть руки и взлететь, словно птица, над необъятной степью. Умчаться далеко–далеко, за самый горизонт, от Бибелли, от кирпичного завода, где задыхаются в дыму мужики, от Чабаненко, испугавшегося угроз старосты и рассчитавшего Архипа, умчаться от людей, унижающих, обижающих и даже убивающих друг друга. Только трава, цветы, деревья, только разные зверюшки и птицы будут его друзьями… Но как же Настенька? Неужели он покинет своего верного друга? Им вместе так хорошо, хотя он по–прежнему не может словами выразить свое доброе отношение к девочке, почему-то стеснительно опускает перед ней голову, но, если нужно будет ее защитить, он, не раздумывая, пойдет на обидчика с кулаками.
Августовский знойный день клонился к закату. За сбором кизяка дети не заметили, как далеко ушли от Карасевки. Она осталась за холмами в стороне моря. Над пожелтевшей и печальной в эту пору степью поднималась синяя дымка. Земля дышала горячим воздухом.
Архип снял с плеча мешок, устало вздохнул, огляделся вокруг. Сказал с сожалением:
— Прошлым летом здесь много кизяка было.
— А сюда коров почти не гоняли, — отозвалась Настя. — Мама говорила — сушь в степи. Травы нет… Ой, Архип! — вдруг вскрикнула она. — Уже солнце садится. Пойдем скорее домой.
— Пойдем, — согласился он, однако не сдвинулся с места, завороженно глядя на закат.
Лучистый багряный шар висел над горизонтом, словно раздумывал, опускаться ли ему в синюю дымку, укрывавшую землю. Белое облачко, похожее на гусиное перо, пристало к закатному солнцу и, казалось, хотело удержать его на весу. И все же светило прикоснулось к дымке, нижний край его сразу растаял, растворился, после чего весь огненный диск стал быстро опускаться и таять прямо на глазах. Наконец скрылась его макушка, сиротливое перышко облака зарделось и сгорело в багровом закате…
Настя тронула Архипа за руку. Он повернул голову, недоуменно взглянул на девочку, но тут же встрепенулся и виновато опустил глаза. Сказал, растягивая слова:
— Эт-то, на–а-арисовать бы такое, — он показал на закат, — Кра–а-асок нету.
— Мама говорила, ты все печки разрисовал у своей сестры. Правда? — спросила Настя.
— Эт-то, раньше, — ответил он. Поднял мешок и забросил его за плечо. — Пойдем.
Начинало быстро темнеть, как обычно бывает на юге. Настенька семенила сбоку и поддерживала мешок. Вокруг перекликались
— Ой, смотри! Звезда упала! — воскликнула Настя. — А вон еще! Еще! — Она всплескивала ладошками, — Как красиво!
Девочка радовалась звездопаду, особенно обильному в августовские вечера.
— Эт-то, душа отгорела, — проговорил Архип. — Звезда упала — душа человека и отгорела.
— А куда звездочки деваются, когда падают? — спросила Настенька. — Хотя бы одну увидеть на земле.
— Они превращаются в пепел.
— А откуда берутся снова? Как их много! И все сверкают, словно живые.
— Они живые и есть. А сверкают по–разному. Присмотрись. Вон та — над морем. Она розовая, спокойная. А Чумацкий шлях [18] переливается золотом и серебром, синью и краснотой…
— А вот и нет! — возразила девочка, — Синих звезд не бывает.
— Бывают, — сказал твердо Архип, поднял мешок и пошел дальше.
— Может, бывают, — согласилась Настя, но сразу же добавила: — А почему они синие?
— Не знаю… Эт-то, пойду в школу, там узнаю.
— Ты уже учился.
18
Млечный путь (укр.).
— Брат Спиридон отдаст осенью в городскую школу. Говорит, могу снова учиться. Деньги у Чабаненко заработал. Теперь легче меня прокормить зимой.
Густо–голубой вечер справлял звездное торжество. В серебристом подлунном мире затерялись два подростка. В их сердцах пульсирует кровь предков, может быть, великих мореплавателей или простых сеятелей. Кем станут эти два существа, привязавшиеся друг к другу, стоящие на пороге второй половины девятнадцатого века? Об этом не задумывается ни Архип, ни Настенька. Они меньше, чем дети века, ибо не знают даже природы звезд, которые так глазасты в этот августовский вечер и заставляют восторгаться юные сердца.
У Настеньки чувства непосредственны: и потому, что она младше своего товарища, и потому, наверное, что воспринимает увиденное легко и беззаботно. Архип — натура более сложная, и это от рождения, как говорят, от природы. Не от опыта — он совсем юнец, не от знаний — научился у грека–учителя всего лишь читать и считать, у него — стремление передать в рисунке окружающий мир, воспроизвести увиденное на бумаге, на доске, на стенах печи или дома.
Наконец они вышли на дорогу. От нее было рукой подать до Карасевки. Настя совсем оживилась и защебетала, как весенняя птичка.
— Мне мама обещала сшить новое платье, — говорила она. — Расшитое золотой ниткой. Знаешь, как будет красиво! Осенью Феня, соседка наша, поженится с Ваней Теллы. Сказала — и меня на свадьбу позовет…. А ты придешь, Архип?
— Меня не приглашали.
— Феня сказала — тебя тоже позовет. На скрипке играть.. А для меня поиграешь, когда я замуж пойду?
— Я до этого могу.
— Ой, как хо… — выкрикнула девочка и осеклась. Глаза ее округлились, и она схватилась обеими руками за рубаху Архипа и, еле выговаривая слова, зашептала: — Там… Смотри… Я боюсь…