Юность Куинджи
Шрифт:
— На тебя керосина не настачишь.
— Я купил сам, — отвечал Архип.
По памяти воссоздавал восходы над морем, летнюю степь, спокойный Кальчик с кустарниками на берегу. Глядя на пейзажи, можно было предположить, что они написаны с какой-то высокой точки, откуда видно далеко–далеко окрест. Он же «сочинял» их. Его охватывало душевное удовлетворение и в то же время беспокойство — оказывается, можно и так писать, но правильно ли это.
Однажды в ранний январский вечер он сидел перед чистым холстом задумчивый, насупившийся. Исподволь в памяти всплыла дорога в Феодосию, горы в ее окрестностях, одинокая сакля среди каменных нагромождений. Взялся
— А ты — мастак! Тополь блестит, как живой.
— Эт-то кипарис… Нравится? — спросил Архип и поднял голову.
— Прямо не верится, — признался Спиридон.
— Возьми ее себе. Высохнет, повесишь на стену, — сказал меньший брат и стал собирать краски.
И все-таки большая часть суток у Архипа уходила на ретуширование портретов. Он исполнял свои обязанности добросовестно, хотя мысленно осуждал себя за то, что идет на поводу у хозяина, требующего «подслащать» лица на фотографиях. Но вслух не перечил — решил скопить денег и через год–два поехать в Одессу. Осуществлению намеченной цели подчинил все свои желания.
Ранней весной в «Светопись» пришел купец Кетчерджи с дочерью. Куинджи глянул на Веру, и у него похолодели кончики пальцев. Боже, как она изменилась, не девчонка, а зрелая девушка с задумчивыми миндалевидными глазами, со смоляными волосами, заплетенными в две тугие толстые косы. Тонкая талия перехвачена тугим поясом, подчеркивающим красоту оформившейся фигуры.
Поздоровавшись с Кантаржой, Леонтий Герасимович повернул свое тучное тело к Архипу и сказал:
— Так вот где обитает наш беглец. Ну, здорово, приятель. — Тебе, небось, и не икнулось даже, господин курчавый. А мы вспоминали твою душеньку. Как хоть живешь? С хозяином ладишь? А то давай ко мне, помощник вот так нужен, — он провел короткопалой ладонью по горлу.
— Зачем обижаете? — отозвался Кантаржа. — Архип ретушер отменный, я его ценю…
— Оценил, — перебил купец. — И на сколько целковых?
— Папа! — уже требовательно сказала Вера, и румянец залил ее щеки.
— Добре, — откликнулся отец, — молчу… Давай, Константин Павлович, оформи портрет с дочери. По самой высшей цене, за деньгами не постою. И ты, Архип, постарайся, подрисуй, где нужно. Вдруг заморские купцы сватать прибудут, я им портрет и покажу.
Парень от волнения не знал, куда девать руки. Он исподлобья наблюдал то за Верой, то за ее отцом. Последние слова Кетчерджи заставили его встрепенуться, и он чуть не закричал: «Зачем подрисовывать?» А про себя подумал: «Она красива, как весенняя степь. Я нарисую ее среди полевых цветов».
Они так и не обменялись ни одним словом. Скованность не покидала Архипа и во время фотографирования Веры, и при прощании. Однако от него не ускользнул грустный взгляд девушки, а отец, будто выполняя •ее волю, сказал:
— Приходи, Архип, к нам. Безо всяких стеснений. В случае чего и дело найду подходящее.
Куинджи наклонил голову. Он понял, что в доме купца его имя вспоминалось не однажды. К лицу прихлынула кровь, часто–часто запульсировала жилка на виске, и он потер ее пальцем.
Когда же Кантаржа положил перед ним
— Эт-то, нет на–а-атуры, — сказал Архип. — Нет Веры.
— А кто же? — запальчиво спросил Константин Павлович. — Ее жирный отец? Моя бы воля… Ладно, прилепи мушку на щеке, подведи брови… Сам знаешь, что девицам нравится.
— Нет, — ответил Куинджи и мотнул головой. — Эт-то, она не такая. Лучше других, у нее умные глаза.
— Да не влюбился ли ты в эту красавицу? — воскликнул Кантаржа и сильно закашлял.
— Не надо так, — тихо попросил Архип. — Нехорошо…
— Ладно, делай, как хочешь, — прохрипел фотограф, махнул рукой и вышел из комнаты.
Через несколько дней он объявил Куинджи, что закрывает «портретный кабинет» и уезжает в Одессу лечиться. Решение фотографа застало парня врасплох — денег, чтобы самому пуститься в далекий путь, накопил еще мало, другой хорошо оплачиваемой работы в городе ему не найти, а быть нахлебником у Спиридона уже не мог.
Пересилив робость, преодолев волнение и пригасив чувство гордости, пришел к Кетчерджи и, запинаясь, сказал, что его привело к купцу.
— А я рад! — признался Леонтий Герасимович. — У меня дело основательное — торговля скотиной и зерном. Хлеб — он всему голова. И мануфактура требуется людям. На улицу не выскочишь в чем мать родила, — сказал он и громко рассмеялся.
Архипу было невдомек, что смешного нашел Кетчерджи в своих словах, и спросил угрюмо:
— Что делать?
— Так сразу и делать. Сперва позавтракаем, а то на пустое брюхо думается плохо… Давай, давай, входи в дом. Не бойся, покажись Вере на глаза.
Говорил он спокойно, мягко, то и дело поглаживая усы толстым указательным пальцем. Густые рыжие волосы наполовину прикрывали уши. Куинджи исподлобья, не мигая, смотрел на его большое лицо с твердо сжатыми губами и насмешливо цепким взглядом. Если бы молодой человек мог оценивать с первого взгляда характер собеседника, то понял бы, что Верин отец не такой уж простак, каким кажется со стороны. За его манерой говорить спокойно скрывалась властная и хваткая натура. Это хорошо знала дочь, как и то, что он ее безмерно любит и готов выполнить любую просьбу. Но девушка, унаследовавшая доброту матери, а ум отца, не злоупотребляла своим влиянием, а лишь старалась сдерживать грубоватую, а порой оскорбительную откровенность своего родителя.
В небольшой комнате, куда Леонтий Герасимович привел Архипа, была Вера. В клетчатом синем платье с короткими рукавами и в белом переднике она стояла у стола и расставляла тарелки.
— Дочка, принимай гостя! — сказал Кетчерджи прямо с порога. — И никуда не отпускай.
Девушка повернулась, щеки ее вмиг покрылись румянцем, но она быстро овладела собой и певуче проговорила:
— Здравствуйте, Архип. Как чудесно, что вы пришли!
— Батюшки, да он же не губернатор! — воскликнул Леонтий Герасимович. — Давай проще — не выкай.
— Папа, — начала было Вера, но отец прервал ее:
— Он пришел не в гости. Одно дело со мной справлять.
— Как? — скорее по инерции, нежели удивленно, спросила девушка. Она поняла, что имел в виду отец, но, чтобы не выдать своей радости, почти прошептала: — Ты берешь Архипа на работу?
— Сам напросился, — ответил Кетчерджи и добавил: — И правильно сделал.
— Конечно, правильно! — уже восторженно сказала Вера.
— Потому называй его по–свойски, на «ты».
— А как Архип? — спросила она и перевела взгляд на юношу.