Юность олигархов
Шрифт:
— Уровень радиации замеряем, — объяснил Нур. — По специальному распоряжению Лужкова.
— Нур, кончай дурью маяться, — смеясь, крикнул Гоша. — Чего он там бабок пугает? — обернулся он к Лёвке. Но тот его не слушал — идеи бурлили в его голове, как харчо в скороварке.
Гоша остановился, поджидая Нура. Тот, наконец, оторвался от странного занятия, доставлявшего ему явное удовольствие. В этой части Лужи торговали в основном безо всяких лицензий и разрешений. Оттого и были коробейники пугливы, как дикие кролики.
— Видал, какую машинку мне племянник привез? — похвастался Нур, из руки показывая
— Какой племянник? Семнадцатиюродный? — традиционно съехидничал Лёвка.
— На сей раз всего лишь четырнадцати, — уточнил Нур. — Это, к вашему сведению, индивидуальный дозиметр. Такой вот прибор каждый уважающий себя японец в кармане носит, — объяснил он для совсем уж непонятливых, глядя на показания приборчика. — В нашей Луже всё пределах нормы, — деловито подытожил он, резким движением отбрасывая назад сбившуюся прядь длинных волос. Шапок он не носил принципиально. В крайних случаях лыжно–спортивные, но уж никак не меховые.
Дальнейшая инспекция пошла куда как веселее. Даже Гоша, не говоря уж о мгновенно увлекающемся Лёвке, вошёл в раж. Они перемеряли радиацию у всех носочных бабушек и примеривались уже к тёткам с кофточками, когда заметили случайно затесавшегося в промышленные ряды мужичка в высоких валенках на резиновом ходу.
Мужичок торговал грязно–зелёными, цвета ношеных долларов раками. Раки угрюмо норовили цапнуть корявой клешнёй мудрёный аппаратик, но, по мнению господина Гейгера, сами были в полном экологическом порядке. Пьяноватый мужичок, распространяя неземные ароматы многодневного перегара, страшно обрадовался, когда узнал о высоком качестве своего товара. А когда Лёвка купил товар оптом, вместе с полосатым пакетом, мужичок смог вымолвить лишь сакраментальное, российское:
— Бля…
— Зачем они тебе? Конкурентам в шапки подкидывать? — поинтересовался Гоша.
— Проект «Капкан», — улыбнулся Нур.
— Вечером сварим. Празднуем же у тебя? — Лёвка обернулся к Нуру, одновременно отслеживая, чтобы раки резвились в пределах пакета. Но те, вялые, зимние, лишь шевелили усами. — Смотри–ка, Нур, а усы у них погуще твоих будут!
Они веселились, как щенки, впервые выпущенные на свободу. За это и любил Гоша своих друзей — за пылкую непосредственность и неистребимую жизнерадостность. Он наблюдал за ними чуть снисходительно, как старший, или, если угодно — как вожак стаи. Наблюдал внимательно, по–отечески.
Но кто–то, кажется, наблюдал и за ним. Гоша прямо затылком почувствовал чей–то взгляд. Секунду помедлив, он резко обернулся. Его собственный взгляд упёрся в ленинские коленки. Никого иного, кроме огромного, выкрашенного серебряной краской вождя на фоне большой спортивной арены не наблюдалось. А сам Ильич взирал куда–то в небо пустыми глазницами. И всё же Гоша голову бы на отсечение дал, что кто–то на него только что смотрел. Пристально и недобро.
Если кажется, перекрестись, вспомнил он присказку, но креститься не стал. Лишь усмехнулся и ускорил шаги.
По правую ленинскую руку как раз и располагалось их детище, предмет заботы, стыда и гордости. С заботой все было ясно — бизнес он и есть бизнес, хоть большой, хоть малый. С альянсом стыда и гордости все обстояло несколько сложнее, но тоже вполне объяснимо.
С одной стороны, люди с их
Так что пока оставались шапки, которые, к тому же, вдруг взбунтовались и перестали как должно доиться, то есть продаваться. И это в самое преддверие Старого Нового года! Разгар шапочного разбора!
Вполне пристойный алюминиево–стеклянный павильон с мигающей вывеской «Царь–шапка» и узнаваемым абрисом Царь–колокола, увенчанного шапкой–мономахой, располагался на очень бойком и солидном месте.
Лёвка, толкнув дверь плечом, вошел в магазин первым.
Увидев, что пришли хозяева, притом практически в полном составе, девчонки–продавщицы, рыженькая и толстенькая, мгновенно выдали светски–приторные улыбки и подскочили к полкам, имитируя бурную деятельность. Было ещё очень рано — магазин открылся всего десять минут назад, и покупателей пока не было. Обычно массовый клёв начинался часиков с одиннадцати.
— Здравствуйте, — поздоровался и Гоша с Оксанами.
Оксанки, как Гоша скопом называл всех своих продавщиц, приехали в хлебную Москву на поиски заработка и, если повезёт, мужей. Гоша прекрасно знал цену всем их умильным гримаскам и глазкам. Даже Лёвка, и тот не поддавался откровенным намёкам подчиненных, лишь изредка снисходя до шлепка по круглой упругой заднице очередной Оксанки.
— Здрасьте, Георгий Валентинович, здрасьте, Лев Викторович, здрасьте, Нурмухамет Нурмухаметович! — суетливо заверещали Оксанки.
Рыженькая уже подметала щеточкой прилавок, а толстушка усердно полировала зеркало.
— Лина Васильевна здесь? — Гоше не терпелось углубиться в бухгалтерские книги.
— Наверху, — кивнула толстушка. — Георгий Валентинович, а зарплату раньше не выдадите, Новый год же…
— Как всегда, пятнадцатого, — отрицательно помотал головой Гоша, поднимаясь по трем ступенькам в офис.
— Нур, давай у нас измерим, — предложил Лёвка, уже пристроивший раков в подсобку. — Дай, я сам!
Он выхватил у Нура дозиметр и направил прямо на Оксанку, жаждавшую зарплаты.
— Ни хрена себе… — растеряно протянул он, едва не выронив внезапно взбунтовавшийся прибор. — Зашкаливает.
Оксанки зажали уши.
— Меня тошнит, — пискнула рыжая.
Ей ответил только мерзкий ровный скрип. Ария Гейгера. Без оркестра.
— Что там у вас? — выглянул из офиса Гоша. — Лёвка, кончай скрипеть, пошутил и будет.
Из–за Гошиной спины выглядывала двухметровая гренадёрша, начальница всех Оксанок, Лина Васильевна. Дюймовочка, как называл её Лёвка. Её абсолютно круглое лицо было испуганным и белым, как недопеченный блин. Лишь в нижней части блина хищно алели округлившиеся перламутровые губы.