Юность
Шрифт:
– Ну… положим, – с некоторым сомнением отозвался Корнейчуков.
– Я всегда знал, шо ты хороший и благородный человек! – заранее обрадовался Сэмен Васильевич, сверкая золотой коронкой, но видя скепсис африканера быстро добавил:
– Я дам тибе власть и пулемёт! Два! – для верности Сэмен Васильевич растопырил пальцы перед носом Николая, на что тот только дёрнул щекой.
– Коля! Ну хотишь, на колени встану!? – Недолго думая, он упал на колени прямо посреди порта, и заалевший Корнейчуков, оглядываясь по сторонам и досадливо стиснув зубы, вздёрнул уголовника
– Коля! – норовя упасть на колени и удерживаемый только сильной рукой Корнейчукова, Сэмен Васильевич умоляюще глядел на него, прижав к груди соломенную шляпу, – Ну ты пойми – не за сибе прошу, за народ!
– За народ, говоришь… – остановился африканер.
– Да! Когда этот тухес только начинался, я таки был спокоен за Молдаванку, и оказалось, шо сильно зря! Эти идиёты с бомбами, они всё больше той же крови, шо и почти вся Молдаванка, и шо ты думаешь?
– Вот так вот! – Сэмен Васильевич щёлкнул пальцами, – Не было, и вот! Окопались! Я таки умею стрелять и махать ножиком, но перемахать всех идиётов, готовых погибнуть за просто так, мине не хватит. А к идиётам идейным примкнули одураченные, и вся Молдаванка сейчас как муравейник, в который плеснули кипятку.
– Что ты хочешь от меня? – поставил вопрос ребром Корнейчуков, сощурившись, и Сэмен Васильевич осознал, что надо говорить серьёзно, а не давить на боевого офицера разговорным жанром. Пусть пока в силу возраста и ностальгии это и работает, но…
… злоупотреблять не стоит.
– Жалко, – после короткой паузы ответил он, преобразившись. Сейчас это был серьёзный мужчина, которого легко было принять за отставного офицера с немалым боевым опытом. Наличествовала даже выправка и те неуловимые мелочи, говорящие подчас больше наград на парадном мундире, – сгорят ведь, как мотыльки.
– Предлагаешь мне пойти против анархистов? – приподнял бровь Корнейчуков.
– Не напрямую. Анархисты, они молодые, горящие идеей и отчаянно романтичные. Сам я… – пожевал губами мужчина, – не потяну, сам понимаешь. При всём моём к себе уважении…
Сухо усмехнувшись, он прямо посмотрел в глаза молодому человеку, чуть задрав голову.
– Нужен овеянный славой военный вождь, чтобы перебить одну романтику на другую, понимаешь? Несколько дней у нас есть, и за это время нужно организовать из людей здравомыслящих отряд самообороны. А потом первый порыв несколько схлынет, и самооборона выдавит потихонечку анархистов из Молдаванки. Пусть себе резвятся… подальше.
– И только? – не поверил Николай.
– Хм… разумеется, нет, – еле заметно скривил в улыбке губы Сэмен Васильевич, – под эти беспорядки у меня запущено несколько проектов… Да! Проектов! Эти беспорядки спровоцировал не я, и делать гешефт планирую тоже никак не на народе.
– Это… – нехотя продолжил мужчина, – гешефты такого рода, которые перетекают сперва в маленькую, а затем и в большую политику, ниточки которой тянутся до самой Африки.
– Я, кажется, догадываюсь… – очень тихо сказал Корнейчуков, усмехнувшись одними губами, – ладно!
– Замечательно, – скривил губы в улыбке Сэмен Васильевич, начиная смутно подозревать,
Тряхнув головой, мужчина выбросил из головы лишние мысли, до поры…
– Давай, – озабоченно сказал он, глянув на часы, – сразу реши вопрос с родными… может, вывезти? Могу по своим каналам помочь, и если проблема с деньгами…
– Мать с сёстрами на том же пароходе в Африку уплыли, – перебил его Корнейчуков, – а вот за вещами и оружием заехать надо.
Квартира Корнейчуков, бедно обставленная и оставшаяся без тех памятных вещиц, без которых любое жильё выглядит казармой, навевало печальные мысли. На стене виднелись тёмные пятна, выдававшие места, где когда-то висели фотографии и быть может, картины. Повсюду какой-то мелкий сор, оставшийся после переезда, и лишь немногочисленные личные вещи молодого говорили, что жильё ещё обитаемо.
Быстро собравшись и отдав ключи дворнику, щедро дав тому на чай, мужчины сгрузили багаж на ждущего извозчика.
– Молдаванка, голубчик, – приказал Сэмен Васильевич.
– Н-но! – и извозчик направил ленивую рысцу своей гнедой лошадки в нужном направлении. Зацокав разбитыми копытами по булыжчатой мостовой и потряхивая головой, полусонная лошадёнка направила свой бег, а кучер, жалуясь привычно на дорогие овса, завёл разговор с седоками. Хоть те и не отвечали, но и не велели замолкнуть, и извозчик, ведя разговор сам с собой, вполне был этим удовлетворён.
С начала первых выстрелов времени прошло всего ничего, но по всему городу виднелись угрожающие внешние признаки надвигающейся беды. Разбитые витрины некоторых магазинов и кафе, подобие баррикад, виднеющихся в некоторых переулках, группки вооружённых людей, виднеющихся повсюду, да окна первых этажей, забиваемые кое-где досками.
Настроение горожан, несмотря на грозные признаки, скорее радостные. И пусть у многих радость эта скорее болезненная, как от вскрытого наконец гнойника, но общее впечатление праздника тем не менее оставалось.
– Однако, – пробормотал Корнейчуков, разом преображаясь из франтоватого молодого человека в опасного двуногого хищника. Не опуская глаз и постоянно отслеживая обстановку вокруг, он открыл стоящий у ног вместительный саквояж и достал винчестер, зажав между колен. Карманы пиджака из чесучи уравновесились пачками патронов. Следом на поясе повисла патронташ с револьвером и внушительным тесаком, которым при нужде можно рубить хоть черепа, а хоть бы и деревья.
Сэмен Васильевич, в ответ на вопросительный взгляд, показал кургузый «бульдог», на что африканер только дёрнул щекой, достав из недр саквояжа пистолет-карабин «Маузера», протянув его союзнику.
– Так я гово… – оглянувшийся было кучер зацепился глазами с Сэменом Васильевичем и замолк надолго. Прервав свой разговор с самим собой, он заоглядывался вокруг уже осмысленно, с каждой минутой приходя во всё большее удивление.
– Никак Революция?! – вопросил он у Корнейчука, показавшемуся ему более интеллигентным.