Юность
Шрифт:
Сняв парик и усы, я отмылся в корыте, пока услужливый хозяин поливал меня.
– На-ка вот покамест, – дал он мне чистую одёжку из своих запасов и захлопотал, накрывая на стол, – Не обессудь, пища у меня самая простая, холостякую. Щец когда захочется, так я в трактире и поем, а то и в гости напрошусь, хе-хе!
Нарезая ветчину и хлеб, он всё оглядывался на меня, весь расплываясь в предвкушающей улыбке.
Рассказывая ему за едой свои приключения, я иногда показывал в лицах то филеров, а то и свои с дядей Гиляем шуточки с условными знаками, што
– Сильны… – протянул он, вытерев слёзы.
– Так што, – посерьёзнел он, – из России совсем уходите?
Жму плечами неловко, и на некоторое время воцаряется тягостное молчание.
– Жаль… очень жаль. Впрочем, – тряхнул он плечами, виноватить вас не буду, да и не могу. Да… история. Как уходить-то будешь?
– Думаю через Петербург и морем, – поделился я планом, – есть у меня там завязочки, хотя и не то штобы большие.
– Завязочки, говоришь… – он замолк, зажевав дрянными зубами губу, да подкручивая в кольцо крашеные чорной краской усишки, – а стоит ли? Обшерстили небось всё твоё прошлое… погоди-погоди! Я помню, што ты в Одессу полицейских направил! Всё грамотно сделал, молодец!
– Прямо-таки… хм, – прервал он сам себя, хотя и явно хотелось поделиться. Што ж, это ему только в плюс, раз уж язык за зубами держать умеет!
– Направил ты грамотно, ничего не скажешь. Взъярил сперва свору, а потом будто кинул старую портянку в нужную сторону, н-да… Тут хошь не хошь, а когда начальство ногами топочет и молнии глазами мечет, не до изысков сыщицких у полицейских чинов. Бумажками да рапортами жопы прикрывают, н-да… Но всё едино… а вдруг? Это ж Петербург, там полицейских филеров да дворцовой полиции, да… чорт ево знает, какой ещё дряни, как опарышей в нужнике.
– Вот што… – остро глянул на меня хозяин дома, – ты помощью моей не побрезгуешь?
– Ни в коем разе, Афанасий Никитич! – я ажно руки к груди прижал, – Если уж дядя Гиляй, о вас вспоминаючи, хихикать начинает и головой мотать, то это такая рекомендация, што лучше и не бывает!
– Эт да… – с ностальгией сказало старик, – мы с ним, бывало, озорничали так… Впрочем, тебе это лишнее. Так о чём я… а! Ты, Егорка, не обижайся, но больно уж ликом красен. А в старину парни роли женские отыгрывали, смекаешь?
– Хм…
– Ну вот, обиделся, – вздохнул старик, – я ж не в содомском смысле! Вырастешь, и такая погибель девичья будет, што не приведи господь! Но то потом, а пока… ну вот глянь, глянь в зеркало!
Встав, я нехотя подошёл к большому зеркалу и уставился в его стеклянную глубину. Зазеркальный мой двойник придавил ответным взглядом, показывая ободранную, дочерна загорелую физиономию.
– Смотришь, да не так, – закряхтев, Афанасий Никитич встал и закопался с сундуке, достав оттуда платье и платок, а после – ещё и фальшивую косу, – Вот… приложи спереди…
Накинув мне платок, пока я придерживал платье, он ловко завязал его, прикрепив сперва косу.
– Видишь? Черты лица у тебя тонкие, нос не ломаный, борода
– А морда? – предложенный вариант, несмотря на несомненные плюсы, не слишком-то мне нравится. Какой-то он… сомнительный. Театральностью так и прёт, и кажется всё, што Афанасий Никитич не только и не столько помогает, сколько развлекается, чудя по своему обыкновению.
– Покорябанная?
– И загар.
– А! – махнул рукой старик, – За два-три дня заживёт, да и отбелить несложно. Не полностью, но будет…
– А! Я ж главного не сказал! – хлопнул он себя по лбу, – С театром я давно уже завязал, но по старой памяти то актёра какого порекомендую, то горнишных для меблированных комнат подыскиваю. Смекаешь? С ре-ко-мен-да-ци-ей! Тебя в этот цветник вопхну, и ни один жандарм не заподозрит!
– А главное, – выпрямился он, – не просто доедешь во благе, но и там, в Петербурге…
– Даже несколько вариантов есть, – задумался хозяин дома, – вместе потом померекуем, как лучше будет.
Несколько нехотя, я всё же согласился. Доехать в Петербург могу и в пропойном обличии, но там проверки строже, да и прав старик – всякой охранительской дряни там до чорта, могу и вляпаться.
Это в Москве я как рыба в воде, чуть што – нырь в переулки! Чуть не где угодно утечь могу, потому как чуть не каждый дворик знаю, да и случись чево, не одна сотня дверей мне откроется. Хоть через Хитровские знакомства, хоть через дядю Гиляя, а хоть и через цыган, купечество, фабричный люд… Знают меня в Москве, свой насквозь, родной практически.
Петербург же…
– Пожалуй, што и соглашусь, Афанасий Никитич.
– Вот и славно! – потёр он ладоши, – Тэкс! Для начала… для начала мы приведём в порядок твою физиомордию.
Старик бесцеремонно повернул меня на свет, подхватив под челюсть и оглядел с видом художника.
– Тэкс… я в аптеку, а ты пока давай-ка снова нацепи свои усишки с париком. Вроде и не должны, но бережённого Бог бережёт.
– А не бережённого конвой стережёт.
– Как? Однако… – он рассмеялся беззвучно, повторив за мной, – Да! Если што вдруг, то приехал ко мне в надежде ус троиться в труппу рисовать декорации! Умеешь хоть? Славно, славно…
Афанасий Никитич ускакал, а у меня полезло в голову… всякое, насчёт девиц…
«– Дас ист фантастишь практишь гуд!»
Тридцать четвёртая глава
– Н-да… – протянул Афанасий Никитич, скептически оглядывая меня, – как на корове седло, право слово! Ну-кась пройдись!
Чуть придерживая подол левой рукой, семеню по горнице, а гостеприимный хозяин дома морщится, будто от сильнейшей зубной боли. Да я и сам вижу…
– Тэк-с… – сцепив узловатые артритные пальцы на излом, Афанасий Никитич прикрыл дрябловатые веки и зажевал губу, – времени у нас маловато, а бабы, они ж, заразы, наблюдательные, когда не надо…